чуждым и опасным и против чего следовало ну, если не бороться, то по крайней 
мере
протестовать, и если не вслух, то с помощью жестов, пренебрежительной мимики и 
прочих
загадочных инструментов неприязни. Ее раздражал голос Юзи Юльевны. 
Действительно, это
был не самый приятный голос: визгливые нотки преобладали в нем, усугубляя 
безобидную
авторитарность. Каминские говорили между собой поDфранцузски. Эти каркающие, 
непонятные
звуки тоже не радовали Ирину Семеновну, и, когда они начинали звучать на кухне, 
у нее тотчас
чтоDто не ладилось, ну, допустим, с крышкой от суповой кастрюльки, которая со 
звоном выпадала
из рук, и Ирина Семеновна ее ловила и водружала на место, приговаривая: «У, 
барыня чертова!..
Я тебе!.. Раззвенелась!», и подмигивала при этом Акулине Ивановне. И если Ян 
Адамович
вечерней порой по какомуDнибудь случаю появлялся на кухне с бутылкой 
шампанского, в своей
неизменной тройке и расставлял на столике старорежимные бокалы, и наполнял их, 
и приглашал
широким жестом «всех присутствующих дам» выпить по глоточку в честь, 
оказывается, именин
Юзи Юльевны, или пятнадцатилетия их брака, или по случаю благополучного приезда 
из
далекого Тифлиса папы Ванванча, или в связи с пролетарским праздником Первое 
мая (мало
ли поводов?), — так вот, если он проделывал все это, а гости с шумным 
одобрением подымали
бокалы, Ирина Семеновна растягивала губы в брезгливой улыбочке, опорожняла 
бокал,
приговаривая: «Тьфу, и чего в ей хорошего?», и тотчас покидала кухню.
От Юзи Юльевны пахло парижскими духами.
— Сегодня у меня получились замечательные щи! — произносила она с пафосом, и
благоухание щей и запах духов тотчас перемешивались. Она предлагала всем 
попробовать,
так как была невысокого мнения о своих кулинарных способностях. «Я ведь учусь, 
учусь, —
улыбалась она, — конечно, это сложное искусство, но раньше я занималась другими 
делами, а
теперь вот щи... Настя больна».
— Вот уж щи! — восклицала Акулина Ивановна, попробовав. — И травки всякие, ну
надо ж!
— Укроп и сельдерей!..
— Ах ты, Господи!..
Тут же ложка, полная щей, тянулась к Ирине Семеновне, но та, натурально, ее 
отвергала
неизменно и обиженно отворачивалась.
— Да вы только попробуйте, дорогая, — смеялась Юзя Юльевна, — вы же мастер, я
хочу у вас поучиться...
— Мне это ни к чему, — гордо провозглашала Ирина Семеновна, — мне это не
ндравится...
— Но почему? Почему? Ну вы хоть попробуйте... — И тут же произносила нечто поD
французски оказавшейся рядом Жоржетте, а у Ирины Семеновны тотчас падала на пол 
крышка
от кастрюли, или тряпка, или вилка.
Ванванча и Жоржетты все эти утонченные страсти не касались. Вот они выходят в 
свой
привычный морозный арбатский двор, перед этим долго топчась в прихожей под 
руками Акулины
Ивановны и Юзи Юльевны, наряжаясь в свои одежки и хохоча, и заливаясь, и бубня 
изDпод
ловких женских рук чтоDто свое, при тусклом свете желтой коридорной лампочки.
10
— Спасибо вам, Акулина Ивановна, хоть Жоржеточка немного погуляет, — говорила
Юзя Юльевна, — а то у меня совсем времени нет, — и хлопала пальцем по носу уже 
во все
завернутую дочь.
— Ну мама! — притворно негодовала Жоржетта.
И вот они во дворе. Ванванч катает Жоржетту на санках, затем она катает его. 
Тут
выскакивает из дому сам Каминский в шубе, накинутой на плечи, в каракулевой 
шапке
пирожком и велит им замереть, и фотографирует их — случайный незначительный 
будничный
эпизод, но эта маленькая фотография небольшого размера и крайне любительская до 
сих пор,
вот уже шестьдесят лет, живет у меня и время от времени попадается под руку, 
уже