он не успел еще уснуть, и, усталая после вдохновенного трудового дня, прижимала 
его к себе,
но все какDто отрешенно, судорожно, из иного мира, продолжая думать о чемDто 
своем.
— Мамочка, а я сегодня зарылся в снег!
— Да что ты? — рассеянно, с искусственным интересом. — А спать тебе не пора?
— Расскажи мне чтоDнибудь...
— Вот няня расскажет.
И няня рассказывала. Она брала его пальцы в свою пухлую горячую ладошку, и 
через эту
ладошку в его чистую кровь просачивалось нечто негромкоголосое и пестрое, что 
снится по
ночам, а днем ходит следом, подталкивая под локоток. Она заглядывала при этом в 
его широко
распахнутые кавказские глаза, в которых сладостно расположились и Василиса 
Премудрая, и
Микула, и Аленушка, и ангелы Господни... Пейзажи были тамбовские, а ему 
представлялся
подмосковный клязьминский соснячок. И глупый царь склонялся перед 
ИваномDдураком.
— Ну спи, малышечка, спи, картошина...
Иногда ктоDнибудь привозил мандарины из далекого Тифлиса от папы, где папа 
сгорал на
партийной работе. Акулина Ивановна научилась снимать кожуру с диковинного 
фрукта и
скармливала сочные дольки Ванванчу.
— А вы, няня? — говорила мама. — Попробуйте, пожалуйста.
Акулина Ивановна перекатывала оранжевый ароматный шарик в ладошках, улыбалась и
едваDедва покачивала головой в неизменном платочке.
— Пущай картошина поисть... Экой мандалин! А я и не видывала такого и не 
слыхивала
об ем, ну надо ж!..
— Ну хоть попробуйте, — настаивала мама, — ну, пожалуйста.
Акулина Ивановна вздыхала и поджимала губы.
— Пущай он исть этот яблочек господский, а мне не хоцца, я лучше чайку попью с 
сахаром.
— И прятала мандарины на дальнюю полку в буфете.
— Не прячьте, еще пришлют, — говорила мама с досадой, — ну хоть угостите когоD
нибудь. Тут Акулина Ивановна светлела вся.
— Ну, картошина, кого угощатьDто будем? — И лукаво заглядывала Ванванчу в глаза.

— Жоржетту, что ль?
Он кивал радостно и мчался за Жоржеттой.
Жоржетте Каминской было шесть лет. Если у Ванванча были темноDрусые кудряшки,
которые с каждым годом становились темнее и жестче, то у Жоржетты были шелковые 
локоны,
черные как смоль. Эта пятикомнатная коммунальная арбатская квартира когдаDто 
целиком
принадлежала Яну Каминскому — владельцу небольшой фабрики по выделке кожи. 
Владение
было обобществлено. Бывший владелец служил там же в качестве экономиста. В 
собственной
квартире ему оставили одну комнату, в которой и устроились покорно и с 
благодарностью все
трое Каминских: сам Ян Адамович, Юзя Юльевна и Жоржетта. Социальный статус пока 
не
волновал ни Ванванча, ни Жоржетту, не подвергался обсуждению и старшими. Даже 
то, что
родителям Ванванча предоставили сразу две комнаты, не вызывало удивления: 
хозяева! В обеих
комнатах располагалась бывшая мебель Каминских, и это тоже воспринималось в 
порядке
вещей. Мама долго не могла открыть красивое настольное бюро из карельской 
березы, так что
9
пришлось потревожить рыжеволосую белотелую Юзю Юльевну, которая немедленно 
явилась
и, расточая улыбки, легким, решительным движением пальца распахнула свою бывшую
собственность, и ни горечи, ни даже недоумения не было на ее холеном розовом 
лице.
— Вот так, — сказала она, — алле, прошу сердечно...
Ян Каминский, всегда подтянутый, в безукоризненной тройке, хоть и выглядел в 
глазах
обитателей квартиры весьма буржуазным, не вызывал ни у кого отчуждения и
недоброжелательства, кроме, пожалуй, Ирины Семеновны, совсем недавно въехавшей 
в одну
из комнат с великовозрастным сыном Федором. Ее угличская философия, не 
встречавшая
сопротивления, зиждилась на уездных постулатах, по которым все незнакомое 
объявлялось