большие глаза, и подставляет Ванванчу карту. Ванванч видит короля с белой 
шелковой бородой
и в седых кудрях. «Это король», — говорит Ванванч тоненьким срывающимся 
восхищенным
голоском. «Король?!.» — удивляется Зяма. Ванванч всматривается: это не король, 
а молодой
черноволосый валет. «Кто? Не слышу?..» — смеется Зяма, напевая чтоDто такое 
знакомое и
боевое. Ванванч старается не пропустить ни одного Зяминого движения, но перед 
ним уже
дама. Она загадочно улыбается. Мама очень презирает карты: это мещанство, это 
тяжкое
наследие прошлого, это стыдное занятие... «Разве? — хитро прищуривается Зяма. — 
Не знаю,
но карты мне здорово помогали обдуривать жандармов...» — «Перестань...» — 
твердит мама
и морщится. «Послушай, Ашхеночка, это и вправду не так дурно». — «Все равно», — 
говорит
мама жестко. «Но ведь Ильич говорил, что все средства хороши для высшей цели, 
а?» — «Не
знаю, — говорит мама удрученно, — поDмоему, ты не прав...» — «А он?» — 
посмеивается
Зяма, имея в виду Ленина. Мама краснеет и молчит.
Золотая рыбка истории, погрузнев и исказив свой первоначальный лик, уходит во 
тьму, а
я с примитивным фонариком тороплюсь следом и пытаюсь понять — в чем горький 
смысл
преображения слепого пухлого дитяти с темными колечками волос, пахнущего чистой 
природой,
в унылую громадину с провалившимися боками, ослабевшую, но умудренную опытом? А 
все
мои дядья и тети, и папа, и мама, и дедушка, и бабуся, навострив свои чувства, 
тогда, в те годы,
предвидели ли горькую развязку или, пренебрегая последним седьмым чувством, так 
и
оставались в счастливом неведении?
58
...В Тифлисе начальник отделения милиции на Лермонтовской смотрит на
двадцатичетырехлетнего Рафика, словно в большой микроскоп. «Как фамилия твоего 
отца?»
«Налбандян Степан», — говорит Рафик, уставив голубые наглые глаза в начальника. 
«А мы
его задержали, потому что он оскорбил милиционера, — говорит начальник с 
ленивой улыбкой,
— посидит — одумается... Налбандян... Когда говорят, не лезь не в свое дело, — 
не лезь...
Понятно?.. Если всякий Налбандян будет оскорблять милицию — знаешь, что будет?..
» —
«Зачем всякий? — наглея, спрашивает Рафик. — Он свекор Окуджава...» — «Это 
какой еще
Окуджава?» — тихо спрашивает начальник. «Ну этот, секретарь горкома партии», — 
спокойно
по слогам сообщает Рафик. Начальник кудаDто уходит, потом возвращается и с 
интересом
смотрит на Рафика. Рафик растягивает губы в наглой улыбке. «Вах, — говорит 
начальник, —
тоDто, понимаешь, я думаю: кто это такой?..» — «Он старый человек, — говорит 
Рафик с
удовольствием, — иногда нервы не выдерживают». — «Конечно, — говорит начальник, 
—
вы кто?» — «Я его сын», — говорит Рафик. «Слушай, — спрашивает начальник 
поDдружески,
— ты шофер?.. Может, придешь к нам работать? У нас ведь и зарплата высокая, и 
паек
хороший...»
Рафик уводит Степана домой. «Что такое? Что случилось?» — спрашивает у отца.
Оказывается, милиционер толкнул какогоDто мальчика, а Степан сказал: «Ух ты, 
сволочь!» У
Степана дрожат руки. Мария усаживает мужа на тахту и подкладывает под бока 
мутаки и стоит
над ним, боясь за его сердце, и кажется, что она уже приподняла два крыла, 
готовая лететь за
живой водой.
...Ванванч просыпается на Арбате глубокой ночью. Горит свет. На кровати сидят в 
обнимку
мама и Сиро и плачут. «Почему вы плачете?» — спрашивает Ванванч. «Дедушка умер,
Кукушка», — говорит Сиро, и плечи ее трясутся.
На следующий день Ванванч высыпает из копилки
знакомые копеечки, дедушкина — самая заметная, со
стершимся гербом, звенит звонче остальных. Но слез нет у