провозгласил Ваграм Петрович, едва они вошли в новое жилище. — Полная свобода и
сумасбродство!.. Но спать ложиться вовремя, кушать жадно и усердно, тетю 
Сильвию слушаться
беспрекословно, а в остальном — полная свобода и разгильдяйство!..»
Ванванч подпрыгнул высоко, поDиндейски. Люлюшка усмехнулась. Тетя Сильвия,
покусывая губы и презирая пустопорожние восклицания, вынимала из чемоданов вещи 
и
раскладывала их в белом шкафу.
Дети бегали по пляжу, взметая золотые брызги, кричали и хохотали, придумывали 
игры.
Впрочем, каждой придумки хватало на три минуты. И тетя Сильвия крикнула им из 
окна
раздраженно, как она умела: «Люлю, хватит! Успокойся!..» — «А свобода?» — 
спросила
Люлюшка. Но в окне, словно в раме, застыло лицо матери, и Ванванч тут же 
различил на
сестре корсет, разбухающий под платьицем... Потом они сидели у самой кромки 
воды, подставив
бледные городские ступни ленивой полдневной волне, не шевелясь, приходя в себя 
и
припоминая. Люлюшка — свое, печальное и безобразное, приправленное истошными
материнскими криками, чтоDто запретное и унизительное; Ванванч — Жоржетту, 
Жоржетту,
Жоржетту, не мамочку, не бабусю, не мацони с белым лавашом... а Жоржетту, 
отказавшуюся
ехать к буржуям.
На следующий день они наслаждались безмятежными прогулками в дальний конец 
пляжа,
где тетя Сильвия купила им малиновое мороженое, выскочившее из желтых 
прокуренных
пальцев продавца. Сначала оно плюхнулось розоватым комком в алюминиевую 
формочку на
заботливо подставленную круглую вафлю, затем ее прикрыла другая вафля; нажатие 
большого
пальца — и сладкое колесико у тебя в руке, на кончике языка, холодное, 
ароматное, затем —
в горле, не успев еще растаять, но успев охладить и пронизать все малиновым 
благоуханием и
кольнуть зубы... или вишневое... или сливочное...
При этом на тебя смотрит, почти заглядывая в рот, смешное существо на тонких 
ножках
в заношенной не летней юбочке и в дырявой шерстяной кофточке с чужого плеча, 
несмотря на
полдневный зной. Оно впивается острыми глазами в твое мороженое, на острой 
шейке
шевелится комочек, и кончик языка время от времени поглаживает сухие губы.
За ее спиной — странная женщина почемуDто в пальто и в косынке, укрывшей всю 
голову.
Дряблые щеки несвежего цвета видны изDпод косынки. Она босая. В пальто и босая..
. И тоже
смотрит с удивлением и даже с неприязнью. И не на мороженое, как девочка, а 
прямо на
Ванванча, на его соломенную шляпку, изDпод которой высыпаются каштановые 
колечки; затем
она переводит взгляд на тетю Сильвию: какая она стройная в облегающем белом 
платье, а под
ним — тоненькие ножки, еще бледноватые, городские, а прическа короткая по самой 
последней
моде, и в белой сильной руке — расшитый кошелек...
Тетя Сильвия отворачивается и тянет Ванванча за руку, властно и резко. «Ну 
хватит,
хватит, идемте, дети!.. Слышите?» Девочка делает шаг в его сторону, и Ванванч 
понимает, что
сейчас она подскочит и вонзит длинный жадный нос в вишневое месиво. «Мама, купи 
ей
мороженое», — безнадежно шепчет Люлю. Тетя Сильвия уводит их. «Почему ей не 
купили
53
мороженое?» — спрашивает Ванванч. «У нее ангина», — презрительно кривится 
Люлюшка.
«Не глотай! — кричит тетя Сильвия дочери. — Не глотай с такой жадностью!.. 
Погибнешь,
дура!..» «Не ори на меня», — шипит Люлю.
Но страсти утихают быстро. И вот они на маленьком базарчике, где торгуют 
фруктами и
овощами. И тетя Сильвия выбирает маленькие звонкие арбузики величиной с большую
антоновку. Дома они сядут за деревянный стол, срежут с арбузика верхний кружок 
и начнут
выскабливать мякоть чайными ложками. Потом игры в пляжном песке. Потом 
санаторская