тетя Сильвия и сама начинает смеяться. А как он движется при этом, как 
пританцовывает, как
отставляет локти!..
Ваграм Петрович — главный Люлюшкин доктор, и он главный специалист по 
спондилезу,
и он главный врач санатория, в котором им предстоит жить. «Он мамин друг, — 
говорит
Люлюшка Ванванчу, — он не просто доктор, а друг, понимаешь?»
Ванванч не думает сейчас ни о папе, ни о маме. Он видит Ваграма Петровича и 
радостно
представляет себе, как они будут жить у моря — весело и раскованно. Он бежит за 
цыганским
Ваграмом Петровичем со своим маленьким чемоданчиком, переполненный восторгом и
приязнью... ГдеDто там далеко Арбат и Жоржетта, отвергнувшая своих буржуазных 
родителей,
которые гдеDто там, в Париже, гдеDто там... Арбат... Париж... Евпатория...
Вот они усаживаются в старенький пропыленный тарантас с дырявым тентом над 
головой,
и старый улыбающийся татарин дергает вожжи, и две коричневые лошадки цокают по 
ялтинским
улочкам. Потом — знойная дорога. Остановки у какихDто придорожных домиков. 
Татарки в
шальварах и косыночках выносят горячие лепешки, виноградный сок. Ленивые собаки 
едва
вертят хвостами. Горная дорога змеится сквозь зной. Люлюшка кричит: «Вай!», 
едва море
открывается за очередным поворотом гдеDто глубоко внизу и скрывается, и 
возникает вновь.
«Вай!» — «Не ори!» — негодует тетя Сильвия.
Они ночуют в очередном татарском доме при дороге, на чистых простынях, на 
твердых
топчанах, покрытых коврами. Перед сном детей кормят кислым молоком, и снова — 
золотистые
лепешки, и татарская будничная скороговорка, и скуластые бронзовые лица хозяев. 
Не терпится
увидеть Евпаторию. «Скоро, скоро», — загадочно щурится Ваграм Петрович.
Поворот за поворотом. Старый татарин выпевает чтоDто тягучее. Море меркнет. 
Голова
гудит. Сквозь скрип колес слышится сочный басок Ваграма Петровича. КакиеDто там 
их
взрослые дела, какойDто пустопорожний вздор сквозь подступающую дрему... «Ты 
заказал?»
«Заказал...» «Нашлась?» «Ну, естественно...» «Ваграм, это не твое дело...» 
«Голод на
Украине...» «Ты с ума сошел! Что ты несешь при детях?..» «Ну Сильва... Ну, 
конечно, не голод...
гипотетически...»
Ванванчу видится в море скала. Здесь жил Робинзон. Вполне вероятно... «Люлюшка,
вот остров Робинзона!» — «Робинзончик... — говорит Люлю, — мой миленький 
дружок». И
вдруг поет, шлепая губами: «Мой миленький дружоооок, любезный пастушоооок...» — 
«В
чем дело?!» — сердится тетя Сильвия. «В чем, в чем, — бормочет Люлюшка, — ни в 
чем...»
«Пой, Люлю, пой!» — кричит Ваграм Петрович. «Ваграм, — кричит тетя Сильвия, —
прекрати!» «Я доктор, — говорит он, — не вмешивайся», — подмигивает Ванванчу. 
Тетя
Сильвия ожесточенно покусывает полные губы.
52
«Что это значит — голод на Украине?» — думает Ванванч. Он наклоняется к Люлю.
«Голод — это когда все голодные?» — шепчет он. «Не все, не все... — шепчет она, 
— ты же
не голодный?» — «Евпатория», — говорит татарин. ИзDза поворота возникает 
Евпатория.
«Евпаторийцы и евпаторийки! Евпаторяне и особенно евпаторянки! — торжественно
провозглашает Ваграм. — К вам приехала Луиза Левоновна и Куку, ура! Люлюшка и 
Кукушка!..
Мистический конгломерат... проницательные пролетарии променада!..» Тетя Сильвия 
смеется,
вглядываясь в подступивший город.
Из окна белого санаторного домика можно выпрыгнуть на золотой сухой, 
рассыпчатый
песочек евпаторийского пляжа и втянуть всей грудью морской солоноватый дух — 
аромат
голубой волны и выкинутых на берег, прожаренных под солнцем водорослей, и едва 
уловимое
вкрадчивое благоухание серебряной, затаившейся в воде камбалы.
На Ванванче белая маечка и красные трусы, и соломенная шляпка такая же, как на
Люлюшке, и почти полная воля, и почти полная безнаказанность. «Полная свобода! 
—