праздничным
солнцем. И он думает, как это замечательно — есть прямо тут, сидя на полу, под 
ногами
шагающих пассажиров! КакиеDто дети бегают, перепрыгивают через лежащих. КтоDто 
спит
прямо на голом полу, подложив под голову мешок. И тетя Сильвия с досадой 
смотрит в море, и
Люлюшка замерла, надменно голову задрав, и Ванванч в своей соломенной шляпке 
млеет,
восхищенный представшей картиной.
«А почему они все на палубе?» — спрашивает он. «Они любят завтракать на свежем
воздухе», — объясняет тетя Сильвия и кусает губы. «Они просто бедные, — говорит 
Люлю,
— видишь, какие они помятые и грустные?» — «Не говори ерунду!» — сердится тетя 
Сильвия,
и Ванванч понимает, что начинается привычная война, а кроме того, он знает, что 
бедные жили
раньше, при царе. «Я тоже люблю кушать на свежем воздухе», — говорит он, и ему 
хочется
вооон тот ломтик свежего огурчика, с хрустом исчезающий во рту бородатого 
старика. «Конечно,
— говорит тетя Сильвия, — вот в Евпатории мы будем есть на свежем воздухе». 
Ванванч
видит, как у Люлюшки при этом насмешливо складываются губы, но убежденные 
интонации
тети Сильвии ему приятны: в них есть надежность и покой.
Людей на полу так много, что невозможно передвигаться. Сильвия говорит нервно: 
«Ну
ладно, хватит, идемте...»
В каюте каждый предоставлен самому себе. Тетя Сильвия читает «Манон Леско»,
Люлюшка вышивает на платке синюю розу, Ванванч смотрит в иллюминатор. «А разве 
у нас
есть бедные?» — спрашивает он у Люлюшки. «А ты что, с луны свалился?» — говорит 
она и
посматривает на мать. Ванванч садится рисовать.
«А знаешь, — говорит тетя Сильвия Ванванчу, — ты ведь уже плыл на этом пароходе.

Плыл, представляешь? ТыDто помнишь? Люлюшка, ты помнишь?» ЧтоDто смутное 
шевелится
в сознании Ванванча, как будто бы он даже вспоминает чтоDто. «Правда?» — 
спрашивает он,
тараща глаза. «Я помню!» — говорит Люлюшка. «Тебе было четыре годика», — 
говорит тетя
Сильвия. Ванванч радостно хохочет: «Совсем маленький!» Ему приятно, что говорят 
о нем.
Он еще не умеет притворяться равнодушным к вниманию, слабой ручкой умерить пыл
рассказчика. «И ты называл меня тетя Слива, и от качки тебя тошнило, и ты 
хныкал и говорил:
«Тетя Слива, рот болит!..» Ванванч хохочет. «Я что, был такой глупый? — 
спрашивает он,
наслаждаясь. — А теперь меня и не тошнит вовсе...»
51
От грохота пароходной машины некуда укрыться. Вдруг тетя Сильвия быстро 
поднимается,
торопливо засовывает по чемоданам извлеченные вещи, защелкивает замки и 
говорит:
«Вставайте, дети. Скоро Ялта». «Как же мы понесем чемоданы?» — спрашивает 
Люлюшка с
ужасом. «Придет Ваграм», — говорит Сильвия. И когда пароход, глухо и 
утомительно урча,
пришвартовывается к ялтинской пристани (а это уже ранний полдень), в каюту 
вбегает Ваграм
Петрович.
«Ваграм! — недовольно и сердито восклицает тетя Сильвия. — Зачем ты прибежал в
каюту? Мог бы и на пристани подождать!..» Ваграм Петрович встряхивает черными 
цыганскими
кудрями и чмокает тетю Сильвию в щеку и Ванванча в щечку, а Люлюшку тискает в 
объятиях.
«Ээээ, — говорит тетя Сильвия, — ну хватит, хватит!» Ваграм Петрович 
подхватывает
чемоданы, и все двигаются к выходу. Тетя Сильвия продолжает капризничать. Она 
совсем на
себя не похожа. Она не командует, не велит, а капризничает, как маленькая 
избалованная
девочка. Но Ваграм Петрович не сердится на нее за это, не обижается — 
посмеивается,
поддакивает и подмигивает то Ванванчу, то Люлюшке, а то бросает чемоданы и 
вдруг ловит
белую руку тети Сильвии и начинает ее целовать. «Перестань, Ваграм, прекрати!» 
— негодует