музыкального воспитания маленького Ванванча, и Ашхен тащила его в оперный театр.
 Это
выглядело таким образом: она приходила после рабочего дня и, не поднимаясь 
домой, кричала
снизу: «Куку!», и Ванванч, уже соответственно приодетый бабусей, скатывался со 
второго
этажа и с мамочкой — в оперу! Благо, было под боком, благо, было постоянное 
место в ложе,
и мамочка, хоть и с отрешенным лицом, но все же — рядом, теплая и красивая. А 
тут уж и
«КонекDГорбунок», поразивший воображение, а затем «ЧиоDЧиоDсан», а потом — и 
«Кармен»,
и «Фауст», и, конечно же, божественный «Евгений Онегин», который затем 
ежедневно
разыгрывался с приятелями под управлением, конечно, Ванванча.
Его приятели, Бичико и Мери, брат и сестра, были посменными участниками
представлений. Мери изображала то Ольгу, то Татьяну, Бичико — то Онегина, то 
Гремина, но
уж Ванванч неизменно оставался Ленским. И как они кричали с перекошенными 
лицами, когда
назревала дуэль, а затем звучал условный выстрел, и Ванванч падал бездыханным...

В этой же квартире было отпраздновано новоселье. За большим столом 
расположились
хозяева. Впервые вместе за одним столом: Шалико и Ашхен, и Мария, и Сильвия с 
Вартаном,
и Ольга с Галактионом, и почетный гость — давний знакомый Лаврентий, который 
нынче
взлетел на головокружительную высоту, так что внизу его ждал в кадиллаке — 
шофер, а в
прихожей — рослый охранник или ординарец. «Я на минуточку»,— сказал он, входя в 
квартиру,
и сел за стол. Они так и не сблизились, но давнее знакомство какDто обязывало, 
да он попросту
и напросился, встретившись, узнав о новоселье. И вот явился. Пил кахетинское, 
раздаривал
комплименты Ольге и Галактиону прочитал наизусть его стихи. Хохотал, с горечью 
посетовал,
что Миша и Коля откололись от народа, это же предательство, как это горько 
сознавать, Сосо
очень огорчен, он там, в Москве, очень огорчен. Его белое лицо начало понемногу 
краснеть,
наливаться. Потом он поклонился Марии и сказал: «Когда я вижу ваши глаза, мне 
хочется
сказать вам: «Мама!», а потом поDгрузински: «Дэда!», а потом поDармянски: 
«Майрик!»» Все
было вполне пристойно и в духе застолья, но какиеDто волны распространялись меж 
сидящими,
и Шалико казалось, что это не ровный свет электрической лампочки под оранжевым 
абажуром,
а пламя свечи, колеблющееся и неровное, окрашивает все лица, и поэтому нельзя 
угадать их
подлинное состояние, словно они одновременно и смеются, и плачут, и озираются 
по сторонам.
«Вы только посмотрите на них, — крикнул Лаврентий с придыханием, — на этих двух 
сестер,
на армянок этих! Какие они красавицы, клянусь мамой! — и слегка коснулся 
прически Ашхен,
а другой ладонью — плеча Сильвии. — Ты счастливчик, Шалико: какая у тебя жена!» 
— и
мрачно уставился на Вартана.
«А ты кто такой? А ты кто такой, что у тебя такая жена? А? Почему тебе повезло?.
. Ты
что, великий полководец или поэт?..» — «Я маленький продавец», — с трудом 
рассмеялся
Вартан. Лицо Лаврентия расплылось в счастливой улыбке. «О, генацвале, — сказал 
он Вартану
влюбленно, — ты, видимо, замечательный человек, если тебя любит такая женщина!» 
— и
поцеловал Сильвию в щечку. «ПоDбратски, поDбратски...» — сказал он.
Наконец он поднялся с утренней легкостью и пошел к выходу, помахав всем ручкой.
Сильвия и Вартан отправились в прихожую проводить его.
«Зачем он приходил?» — спросила Оля, пожимая плечами. «На новоселье», —
усмехнулась Ашхен. «А черт его знает», — растерянно сказал Шалико. Тогда 
Галактион
судорожно ухватил полный бокал, осушил его и внезапно расплакался. Оле пришлось 
утешать
его, разглаживая его кудри, а он повторял и повторял, плача: «Бедная моя Оля! 
Бедная,
бедная...»