полу, и другая девочка, младшенькая, откусывает от черной горбушки и смеется 
беззубым ртом.
Ашхен услышала, как мужчина спросонок грязно выругался, и побежала через 
прихожую к
двери, а там по захламленному проходу, и только во дворе, хлебнув вечернего 
мартовского
воздуха, почувствовала облегчение.
Потом, уже в квартире, узнала от Ирины Семеновны, что слесарь Васька Сочилин —
хороший слесарь, ну, пьет, конечно, а кто ж не пьет?.. А жена его, Верка, в 
столовой посуду
моет, и по домам, кто попросит — моет, и две девки у них — Машка и Нинка, а 
младшийDто
Витька два годочка, не, не девочка — мальчик... Ашхен выслушала и сказала, что 
у них жуткая
грязь и бедность, просто ужас какойDто. «Какая ж бедность? — сказала Ирина 
Семеновна. —
Как все живут, вовсе и не бедность... бедность... Эвон у них и комната и кухня..
. Какая же
бедность?»
В разъяснении этом было много резона, но чувство тревоги и ужаса не утихало, и 
Ашхен
все пыталась понять, в чем дело. И уж, конечно, не железная кровать с 
проржавевшими
грядушками, и не почерневшие от времени табуретки так разволновали ее. Ведь и у 
нее в этих
комнатах, в бывших комнатах Каминских, тоже стояла не ахти какая мебель: и этот 
квадратный
стол, и буфет с цветными стеклами, из которых уцелели лишь несколько, и тахта, 
сколоченная
наскоро случайным ловкачом... Ну, может быть, письменный стол от Каминских, 
покрытый
синим истерзанным сукном, да шкатулочка из карельской березы? И четвертый этаж 
в отличие
от того, полуподвального?.. А сухие стены без влажных потеков?.. А чистый, 
кудрявый,
кареглазый Ванванч, старательно вырисовывающий на бумаге свои фантазии, а не 
тощая
смеющаяся Нинка с губами, перепачканными жеваным хлебом?.. «А Ниночка хорошая
девочка?» — спрашивает Ашхен. «Очень хорошая, — признается Ванванч, — она 
добрая и
веселая». И Жоржетта так же возвышенно оценивает шестилетнюю Нинку Сочилину с 
высоты
своих семи лет.
Но тревога не покидала Ашхен. Впрочем, не столько тревога, сколько неясное 
ощущение
вины... Хотя какая тут вина? А? Какая вина?!. И Ашхен пожимала плечами.
Так она и приехала с этими ощущениями в Тифлис, где ей была поручена важная 
партийная
работа. Сильвия сокрушалась: как будет жить эта неправдоподобная семья — без 
жилья, без
привычных бытовых мелочей? Ну не в гостинице же «Ориант», где временно обитал 
Шалико,
не придавая значения своему одинокому быту. Но Сильвии пришлось недолго 
сокрушаться,
ибо все сказочно устроилось, и дорогие ей люди без промедления въехали в 
трехкомнатную
квартиру на Грибоедовской улице, и какиеDто заинтересованные и могущественные 
силы
уставили квартиру необходимой казенной мебелью, а Мария почти переселилась сюда,

предоставив своего Степана самому себе, и утвердилась на новой кухне, 
приспосабливаясь к
тут же приобретенным керосинкам и примусам, где Ванванч, распрощавшись с 
Арбатом,
погружался в тифлисскую жизнь. Может быть, тогда и ощутила впервые Сильвия 
непоказное
могущество этих нешуточных хозяев жизни, и чтоDто неясное промелькнуло в душе: 
то ли
восхищение, то ли предчувствие грозы. Однако ее практические механизмы 
сработали
мгновенно, и она подумала: рука судьбы.
Погруженная в свои партийные дела, Ашхен, не умеющая отличить, как это 
говорится,
чая от кофе, в житейском смысле полностью доверила старшей любимой сестре и 
себя, и
Ванванча, и всю эту тусклую, однообразную житейскую суету. И Сильвия тотчас же 
принялась
46
обучать ее искусству существовать. Она внушила ей мысль о необходимости 
немедленного