чтобы вызвать слесаря, и Ашхен, накинув пальтишко, сама отправилась на поиски. 
Она
спустилась с четвертого этажа и через дверь черного хода вышла во двор. Был 
вечер ранней
весны. Снег стаял, и лужи и прошлогодняя липкая грязь украшали пространство. 
Она прошла
к боковому двухэтажному флигелю, протиснулась по заваленному хламом проходу, 
вошла в
темные сени. Мартовские арбатские ароматы тотчас оборвались, и повеяло чемDто 
кислым и
тоскливым. Она нащупала дверь, обитую рваной рогожей, толкнула ее и вошла — и 
это кислое
и тоскливое материализовалось, нахлынуло, окутало ее всю. Стало трудно дышать. 
Желтая
маломощная лампочка в потолке почти не давала света. КакиеDто невнятные голоса 
вырывались
из комнаты. Разбитый пол в прихожей заскрипел под ногами у Ашхен. На зеленой 
облупившейся
стене висела почемуDто корзина, из которой вываливались грязные тряпки. Дверь в 
комнату
была распахнута, и Ашхен остановилась на пороге. Перед ней в небольшой 
квадратной комнате
стоял посередине стол, покрытый потрескавшейся клеенкой. В правом углу, почти 
под окном,
темнела под лоскутным одеялом железная кровать. Табуретки вокруг стола 
располагались в
беспорядке. В другом углу, на грубом деревянном топчане, свернувшись калачиком, 
похрапывал
мужчина. Женщина с костлявыми плечами, в черном засаленном платье у самой двери
вычесывала девочку лет восьми. На полу у кровати сидела девочка поменьше. У ног 
ее ползал
малыш, отталкиваясь от пола хлипкими ручками. Облупившиеся стены казались 
влажными, а
может, и впрямь были влажными, да и все вокруг было гнилое, ветхое, убогое: и 
мебель, и
лица, и тряпки.
— Здравствуйте, — сказала Ашхен, стараясь дышать ртом, чтобы не чувствовать 
этой
кислой вони.
— Здравствуйте, — сказала женщина без интереса, — чего такое?
— Слесарь нужен, — сказала Ашхен.
— А вон он слесарь, — кивнула женщина на спящего, — его теперь не добудишься...
Сломалось чего? А то все слесарь, слесарь... Всем слесарь нужон.
У нее было изможденное лицо и глубоко запавшие глаза, и губы были сложены 
небрежно.
«Пьяница и хамка», — подумала Ашхен с отвращением и сказала жестко: — Слив 
засорился,
понятно?
— Вась, а Вась! — громко позвала женщина и толкнула девочку: — Буди отца!
— Не буду, — захныкала девочка и тут же получила затрещину.
— Ну ладно, — сказала Ашхен, — не надо будить. Пусть завтра придет в 
двенадцатую
квартиру, — и двинулась из комнаты.
— Да погоди ты, — сказала женщина примирительно, — погоди... Васька, к тебе 
пришли!
— и снова толкнула девочку. — Ну, кому сказала! — но девочка выбежала в 
прихожую, и
женщина сама двинулась к топчану. Ашхен смотрела на ее спину. Со спины она 
выглядела даже
молодо, когда ловко обходила нелепо расставленные табуретки, и голые ноги 
изDпод короткого
45
платья выглядели стройными, и непричесанные космы на голове... «Ведьма», — 
подумала
Ашхен.
Что же угнетало ее? Неужели лицезрение тесноты и бедности? Будто она сама с 
рождения
не жила в тесной комнате вповалку с братьями, сестрами и родителями. Это ей 
было хорошо
знакомо, все вплоть до старых выцветших тряпок и стоптанных башмаков. Или это 
кислое
пронзительное удушающее облако, висящее неподвижно под потолком и в комнате, и 
в
прихожей? Однако не это перехватило ее дыхание, а что — она не могла понять, и 
только
следила остановившимся взглядом за происходящим в комнате, как эта женщина 
тормошит
Василия, как он отмахивается от нее, и малыш ползет в ту сторону по грязному 
занозному