тифлисскую духоту, сквозь которую неторопливо движется Шалико, ведя Ванванча за 
руку.
Две горячие руки с узкими запястьями соприкасаются и обмениваются токами. В 
другой
руке у папы — маленький фибровый чемоданчик с нехитрым скарбом Ванванча: 
трусики,
маечки, носочки, полосатая вязаная блузка и какойDто его собственный хлам — 
проволочка,
40
гвоздик, красная пятиконечная звездочка с военной фуражки, маленькая фаянсовая 
копилочка
в виде совы, подаренная дедушкой Степаном, и книжка СетонаDТомпсона.
Укрываясь в тени акаций, они поднимаются по Лермонтовской. И вот, наконец, —
вытянутый двухэтажный дом и знакомый подъезд, где нужно потянуть висячий 
проволочный
треугольник, чтобы за дверью раздался звон колокольчика, и снова дернуть, и 
снова, и уже
неистовый трезвон — это папа трясет проволочку, — и Ванванч заливается, слыша, 
как по
лестнице, там, за дверью, ктоDто топочет и выкрикивает негодующие слова... И 
дверь
распахивается.
Тетя Сильвия в розовом халате с большими багровыми хризантемами по всему полю
встряхивает каштановой прической и влепляет папе игрушечную затрещину, а он, 
смеясь,
обхватывает ее и целует, и тифлисские зеваки уже останавливаются поодаль. 
«Сумасшедшие!
— кричит она. — Разве можно так звонить! Я чуть с ума не сошла!..» И тут же 
принимается
обнимать и тормошить Ванванча и гладить его по жестким колечкам. Они ввалились 
в
прохладный подъезд и шумно движутся на второй этаж по скрипучей деревянной 
лестнице.
Наконец распахивается знакомая белая дверь. Вот и комната, просторная и светлая,
 в
которой с легкостью умещается и черный рояль слева, и возле него — черного 
дерева круглая,
вся в диковинных выпуклых узорах тумбочка, на которой возвышается высокая лампа,

основание которой напоминает Эйфелеву башню, увитую коричневой лакированной 
соломкой,
а сверху ее украшает широкий развесистый абажур из такой же соломки, и вся она 
— живая,
трепещущая, привычная, словно член семьи...
Затем большой старинный стол посередине и диван меж первым и вторым окном, и
стеклянный шкаф меж вторым и третьим, в котором — и синеватый сакс, и 
зеленоватые
кузнецовские тарелки, и английский фаянс, какиеDто причудливые сахарницы и 
солонки, и
хлебницы, и штофчики, и рюмочки... Затем поперек комнаты — книжный шкаф и 
тускло
посверкивающие за стеклом книги, и этот шкаф почти разделяет комнату на большую 
первую
и маленькую за ним спальню, это меж третьим и четвертым окнами, где две 
деревянные с
витиеватыми лакированными грядушками кровати с тумбочкой меж ними, и на ближней 
к нам
кровати лежит Луиза, Люлюшка, Люлю — большеротая, большеглазая двоюродная 
сестра
Ванванча с черной челкой по самые глаза. Она старше Ванванча на четыре года. Ей 
двенадцать.
Она родилась в гражданскую войну, что придает ей в большевистских глазах 
Ванванча некоторое
перед ним преимущество. У нее давний спондилез — искривление позвоночника — 
короткая
шейка, вправленная в жесткий корсет, и все тело в корсете, напоминающем 
рыцарские доспехи.
У нее строгий режим, который осуществляется ее матерью с армянской дотошностью. 
Она
счастлива видеть Ванванча: она любит его и как брата, и как надежного 
доверенного житейских
тайн, и как защитника перед неукротимой матерью, у которой единственная 
несчастная дочь в
идиотском корсете и расплывчатые туманные перспективы на ее выздоровление.
Они шушукаются вдвоем с Ванванчем, пока Сильвия и Шалико обсуждают всякие 
скучные
непонятные взрослые проблемы и подшучивают друг над другом.
«Я не понимаю, — говорит Сильвия, — вы с Ашхен отдаете все этому государству, а
сами живете, как бродяги!» — «А ты хочешь, чтобы мы хапали? — смеется Шалико и 
грозит