могущественное
божество, наделенное силой и правом все рассчитывать за них так, чтобы им уже 
не надо было
мудрствовать самим, а оставалось лишь действовать сообразно с его волей, в 
минуты слабости
ощущая над собой его укор. Утрата!..
В начале мая двадцать четвертого года Шалико отвез Ашхен в родильный дом 
Грауэрмана
на Большой Молчановке. Он вез ее на извозчике, хотя ездыDто было минут пять. Он 
гладил ее
каштановые волосы с прямым пробором и, виновато улыбаясь, заглядывал ей в лицо 
и видел
потрескавшиеся опухшие губы. Она сидела, широко расставив ноги, вцепившись 
белыми
пальцами в его коленку и думала только об одном: как она, совершив все это, 
снова станет
тоненькой, стройной и легкой, и если будет девочка, ее назовут Элизабет в честь 
прабабушки,
а если мальчик — Дорианом. «Дориан?! — сказала Иза с ужасом. — Вы что, с ума 
сошли? Ну,
Дориан Грей — это еще куда ни шло, но Дориан Окуджава, а?..» — «А почему можно 
Альберт,
а нельзя Дориан?» — заносчиво поинтересовалась Ашхен, и Иза закачала головкой, 
вспоминая,
как рекомендовала этим партийцам Оскара Уайльда, боясь, что они не оценят, не 
так поймут,
наплюют на туманные буржуазные изыски. А тут вдруг прочитали, вырывая друг у 
друга,
восхитились этой декадентщиной и влюбились в имя Дориан... Бедный Ванванч, мог 
ли он
предполагать всю эту предродовую вакханалию?
И, вонзая свои пальчики в горячую коленку мужа, Ашхен сказала глухо: «Нет, 
Дориан!»
— «Конечно, конечно, — заторопился Шалико, — это так необычно и красиво. 
Конечно,
АшоDджан, так и будет...»
И девятого мая ночью легко и без травм родился Ванванч, нареченный Дорианом.
Дотащившаяся до Москвы из Тифлиса Мария застала внука уже в арбатской 
коммуналке
и сменила обезумевшего Шалико. Она быстро приспособилась к арбатскому жилью, 
заобожала
маленького Дориана и сразу же окрестила его на армянский манер Дариком. Он 
покрикивал,
разевая громадный старушечий рот. Бесформенная голова не держалась на тонкой 
шейке. Нос
был чрезмерно велик, губы презрительно опущены. Ашхен кормила его с недоумением 
и даже
с ужасом: перед ней было маленькое, смуглое сморщенное чудовище, а вовсе не 
розовощекий
херувим, каким она представляла своего первенца. «Где же крылышки? — думала она.
 — Где
золотые кудри, голубые глазки и обворожительная улыбка?» «Нас обманули, — 
сказала она
мужу, хохотнув, — подменили нашего херувимчика...»
Юзя Юльевна принесла фотографию трехдневной Жоржетты и показала ее удрученной
Ашхен. Жоржетта была как две капли воды похожа на этого уродца. «Нос был 
крючком, —
радостно улыбаясь, сказала соседка, — настоящая ведьма. А через год смотрите — 
опDля,
нормальная девочка...» Ян Адамович поDсоседски сфотографировал Дориана и 
подарил Ашхен
букетик матерчатых цветов. «Какие люди!» — восхитилась Мария. «Ээээ, — сказала 
Ашхен
недовольно, — люди как люди, бывшие капиталисты, подумаешь...»
Через несколько дней Ян Адамович вручил Ашхен готовые фотографии. На одной из 
них
Мария дрожащей рукой написала: «Дорогой тете Сильвии от маленького Дориана» и 
отправила
в Тифлис заказным письмом.
В устах Марии Дориан звучало все проникновеннее и волшебнее, однако Ашхен 
называла
его почемуDто «он» и спрашивала, например: «Он не спит?» «Пора его кормить?» А 
Шалико
говорил: «Этот, видно, проголодался», «Пора, наверное, этого купать». Вскоре 
пришло время
ребенка регистрировать, и Шалико в последнюю минуту, проведя горячей ладонью по 
круглому
плечу Ашхен, спросил, коварно улыбаясь: «Слушай, может быть, назовем этого 
Отаром? А?
КакаяDто претензия есть в этом Дориане. Иза права. А? Как ты думаешь?» — «Какой