соблазняли
невообразимыми по форме и аромату пирожными; я уже не говорю о вине и чаче, и 
все это —
вокруг доведенного до последней стадии умирания вокзального здания, среди 
метущихся,
истошно орущих пассажиров и невообразимого мусора под ногами, и все это — 
словно поединок
между разрухой и созиданием, между жизнью и смертью — нечто отчаянное, 
судорожное и
последнее.
Их провожали Оля и Галактион. С чемоданом, мешком и сумкой, набитой нехитрой 
снедью,
откуда высовывалось горлышко бутылки с домашним ткемали, они пробирались к 
перрону,
перешагивая через лежащих и сидящих, через груды застарелого мусора, морщась от 
дурных
испарений и от непрерывного гула нервных голосов. Шалико нес чемодан. 
Галактиону достался
мешок, а право на сумку, уже сойдя с фаэтона, Ашхен и Оля долго, поDтифлисски 
делили между
собой, но Ашхен не смогла уступить старшей и хрупкой золовке, и она одержала 
верх, и,
победоносно задрав голову, потащила сумку. «Галактион, — то и дело спрашивал 
Шалико, —
ты не устал?» — «Нет, нет, — утешал его Галактион, — я еще не то умею, 
генацвале!»
Они протиснулись на перрон. Длинный печальный поезд на Москву был уже подан. Он
состоял из множества товарных вагонов, прореженных несколькими старыми, 
допотопными,
выцветшими пассажирскими... Публика с ревом атаковала состав. Теплушки были
переполнены. Самые смелые и рискованные облепили крыши. Они остановились у
предназначенного им вагона. На ступеньках один на другом устроились люди. Из 
дверей вагона
выглядывал испуганный проводник. Вещи были сгружены на платформу. Шалико 
попробовал
35
подойти к лестнице вагона, но его тотчас же отпихнули ногой. «Не стыдно?!» — 
крикнул
Галактион. «Иди, иди!..» — ответили ему. Оля положила ему на плечо свою тонкую 
руку. У
людей, вцепившихся в ступеньки, были искаженные отчаянием лица. «Нам надо 
пройти в
вагон», — безнадежно сказала Ашхен. «Иди сюда, девочка!» — крикнул один из 
сидящих и
указал на свои колени. У Шалико задвигались скулы, и он рванулся к насмешнику, 
как вдруг
ктоDто остановил его сзади. «Лаврентий?! — удивился Шалико. — Откуда ты?» — «Я 
погрузил
в тот вагон мою сестру, — сказал улыбаясь Лаврентий, — и увидел, что обижают 
моих друзей».
Они были знакомы. Этот молодой чекист становился уже достаточно известным.
Лаврентий был невысок, строен, но не худ. Ранние залысины венчали крупную 
голову. Легкий
румянец расплывался на белых упитанных щеках. Влажные губы улыбались, и в карих,
 слегка
выпуклых глазах затаился восточный бес, замаскированный легкомысленной 
небрежностью.
На нем были потускневшие офицерские галифе, вправленные в мягкие сапожки, 
летний френч
и бывшая офицерская фуражка. Он смотрел на Ашхен. «О, Ашхен, — сказал он с 
искренним
расположением, — куда тебя несет, дорогая? Кому я буду рассказывать анекдоты и 
по ком
вздыхать? Решение — постановление! Какую женщину вырвали из нашего сердца! 
Клянусь
мамой, брошу все и уеду в Москву! К черту! Шалико, ты что молчишь? Я не прав? 
Мало того,
что ты увел ее у нас, ты теперь увозишь ее!.. Ашхен, клянусь мамой, ты 
пожалеешь!..» Ашхен
усмехнулась и покраснела. Лаврентий внезапно ухватил мешок и принялся 
расталкивать им,
как тараном, какихDто старух. «Осторожно, гражданки! Извините... Еще вот так... 
Минуточку...
Ты тоже отойди, подвинься, я кому сказал! Вот так...» — «Не надо, не надо... — 
попросил
Галактион, — не надо толкать, пожалуйста...» — «Але!.. — крикнул Лаврентий 
проводнику,
— а нуDка давай, давай!» — «Что хочешь?» — спросил проводник. «Давай, очисть 
проход!»
— и гладкой ладонью подкрепил свои притязания. «Ээээ, — сказал кондуктор, — не