выглядело вполне сносным и даже ладным в сочетании с молодостью, с 
миндалевидными
глазами, с легким загаром на юном лице. Это Лизе понравилось. Еще Лизе 
понравилось, как
эта барышня себя держала. В отличие от весьма многих барышень она не старалась 
понравиться,
приглянуться, произвести впечатление, для чего бы пригодились ее не совсем 
обычные глаза и
приятные, слегка опущенные пунцовые губы. Как легко было бы улыбнуться и 
согласно
поддакивать маленькой женщине с серыми глазами и открытым, усталым, сердечным 
лицом.
Но барышня была молчалива, сдержанна, хотя и весьма благосклонна. Кроме того, 
Лизе
32
показалось необычным поведение ее двадцатидвухлетнего сыночка. Он какDто 
немного
отстранялся от своей знакомой, какDто ее не замечал, что ли, не придавал ей 
значения. Не то
чтобы он ее игнорировал, а просто подчеркивал всем своим видом привычную 
будничность их
отношений.
В этой кратковременной встрече Лиза все же успела заметить в барышне еще 
несколько
второстепенных, но многозначительных деталей. Она, например, когда Лиза 
предложила ей
сесть на старинный, покрытый черным лаком стул, не принялась учтиво рассыпаться 
в
благодарностях, а просто села, медленно преодолев расстояние от дверей до стула 
с высоко,
поDцарски вскинутой головой, села и руки положила на колени. «Как на троне», — 
подумала
тогда Лиза. И протянула ей блюдечко с виноградом, ожидая, что гостья, как и все 
подобные
гости, пробормочет чтоDнибудь вроде: «Ах что вы, чтоDто не хочется...» Но юная 
гостья сказала:
«Ой, как хотелось винограда!..» и зачмокала, и впервые позволила себе 
улыбнуться.
Представляя ее матери, Шалико сказал мимоходом: «Это наш товарищ». Товарища 
звали
Ашхен.
5
Слились две реки — грузинская и армянская — перемешались их древние густые воды,

не замедлив течения жизни, не нарушив привычных представлений о ней. Впрочем, 
ничего
необычного в том не было, ибо Володя, старший сын, еще до бегства в Швейцарию 
тоже
облюбовал себе армянку с анархистскими склонностями. И Лизу теперь взволновал 
не цвет
крови, а рука этой внезапной барышни, протянутая к
худощавому, насмешливому ее отпрыску, мягкая рука,
покрытая слабым сливочным загаром.
«Вайме, — подумала Лиза, — и Шалико тоже!» И
с раскаленного балкона всматривалась, как они медленно
удалялись по вымершей знойной улице, чтоDто обсуждая.
«Наверное, меня...» — подумала Лиза, всматриваясь. Ей
нравилась походка Ашхен, а сын был сильно возбужден и
резко жестикулировал... Лиза приготовилась к скорым
переменам. Степан печально улыбался со стены.
Затем время ускорило свой бег, пространства
сузились, и лошади, влекущие мой экипаж, понеслись
галопом. В течение какихDнибудь двухDтрех месяцев все и
завершилось легким, ни к чему не обязывающим ритуалом,
распиской в толстой тетради, похожей на насмешку над
пышным многословным, многозначительным церковным
торжеством, и наступила новая жизнь. Нет, мужем и женой
они себя не числили, а были в собственных глазах и для
друзей все теми же товарищами по партии, будто бы
призванными этой партией для продолжения рода. И,
естественно, никаких разговоров о любви, никакого
мещанского лицемерного словоблудия.
Да, разговоров о любви не было, но яDто вижу их
глаза — карие миндалевидные глаза Ашхен, в которых и приязнь, и огонь, и жажда, 
и глаза
Шалико, переполненные восхищением от лицезрения своей юной подруги, и то, как 
они
незаметно прикасаются один к другому, как бы случайно, как бы нехотя своими 
горячими
ладонями — к щеке, к шейке, щекой к щеке и к губам... да, и потому мне смешны