гортанной
картлийской речи... А тут еще коварный ветерок из России, просочившийся через 
Крестовый
перевал.
Гоар красиво и растерянно улыбалась, ничего не умея осознать в окружающей жизни.

Она собиралась родить. Впервые. Это да сосредоточенное лицо мужа занимало ее 
больше всего.
Ашхен, какDто внезапно и непредвиденно прыгнув с очередного дерева, 
отстрелявшись
из рогатки и начитавшись какихDто загадочных книжек, погрузилась в веселые 
опасные будни
политического кружка, каких тогда было множество, и закружилась там, 
задохнулась от
внезапно обнаруженных истин и, тараща карие глаза с поволокой, проглатывала 
впрок
высокопарные сентенции о свободе, равенстве и братстве. Старый мир требовал 
разрушения,
и она была готова, отбросив рогатку, схватиться за подлинное оружие и, сокрушив 
старый мир,
пожертвовать собой.
Как странно распоряжается судьба! На самомDто деле у нее все рассчитано, все
предопределено, а нам кажется, будто все случайно, что просто
случайности бывают счастливые и несчастливые, и задача сводится к
тому, чтобы, навострившись, избегать последних и наслаждаться
первыми.
И вот они сидели за ужином. Во главе стола — Степан, а следом
— уже пришедшие в гости Сильвия с мужем, Гоар с мужем, рыжий
синеглазый Рафик и маленькая Сирануш, Сиро. Мария бегала от
плиты к столу. Аппетитно дымилась долма*, розовело кахетинское
вино, были овечий сыр и пахучая зелень, и горячий лаваш. За окнами
южные сумерки стремительно синели и превращались во тьму. Сияла
керосиновая лампа.
Распахнулась дверь, и вошла Ашхен. Она была бледна, глаза
потухшие, но на губах теплилась растерянная улыбка.
Степана обуревала тревога, это явно проступало на красивом,
бородатом лице. Гоар ничего не понимала, да и не хотела ничего
понимать, кроме происходящего в ней самой. Сильвия все понимала,
но осуждала сестру и восхищалась ею одновременно. Все молчали.
Когда молчание стало невыносимым, Ашхен шумно вздохнула.
— За нами гналась полиция, — призналась она, глядя в пустую тарелку, — мы 
убежали.
— Почему это за вами гналась полиция? — спросил Степан грозно.
— Мы расклеивали листовки, — призналась дочь.
Степан ударил кулаком по столу. Посуда задребезжала. Мария вздрогнула, но 
смолчала.
Ашхен, 1922
* Мясное блюдо, наподобие голубцов, с виноградным листом вместо капусты.
20
Ашхен молчала тоже. Говорить не хотелось. Страха не было. Перед глазами маячила
злополучная листовка, написанная на малознакомом русском языке. Некоторые слова 
Ашхен
уже хорошо знала: «Свобода», «Классовая борьба», «Смерть капиталу!»
— Ты что, с ума сошла? — спросила Сильвия. — Ты хочешь, чтобы нас всех 
арестовали?
Чего ты хочешь?..
— Она хочет, чтобы я огрел ее ремнем, — сказал Степан, зная, что не огреет.
— Успокойся, папа, — сказала Сильвия, — пусть она сама скажет, чего она хочет, 
ну?..
— Свободы людям, — упрямо сказала Ашхен.
— Каким людям?! Каким? Каким? Где они?! — крикнула старшая сестра.
— Всем трудящимся, — упрямо сказала Ашхен.
Все молчали. Рыжий Рафик, разинув рот, смотрел на провинившуюся сестру. 
Маленькая
Сиро делала из хлеба птичку.
— Ну хорошо, — сказала Сильвия, — ты у них спросила, хотят ли они этого?
— А почему одни богатые, а другие бедные?! — прошипела Ашхен, прищурившись. —
Почему одним хорошо, а другим плохо?! Это эксплуатация, разве не правда?
«Действительно, — подумала оторопевшая Сильвия, — среди богатых встречаются
мерзавцы». Она вспомнила тотчас же несколько отвратительных персонажей из 
знакомой
среды, но тут же подумала, что и среди бедных мерзавцы встречаются тоже.
— Что, не правда?! — крикнула Ашхен, прищуриваясь еще сильнее.
— Заткнись! — сказал Степан. — В шестнадцать лет о чем должна думать девушка?
— О любви, — обаятельно улыбаясь, сказала Гоар.
Степан сокрушенно подумал, что царское имя Ашхен должно было принадлежать 
Сильвии,
и пожалел, что плохо знал историю в молодости.
— Жертвы социальной несправедливости... — пробубнила Ашхен.
— Это результат невежества, — сказал муж Сильвии.