слово?!.. Он бросился на подлое ничтожество, но
мальчик ускользнул, и тут же сзади раздалось хором:
«Троцкист!.. Троцкист!.. Троцкист!.. Троцкист!..» —
гремело по коридору, и обезумевшие от страсти
ученики, тыча в него непогрешимыми, чисто
вымытыми пальцами, орали исступленно и
пританцовывали: «Троцкист!.. Троцкист!.. Эй, троцкист!..» Он погрозил им 
беспомощным
кулаком и скрылся в классе. Сердце сильно билось. Он хотел пожаловаться своим 
ребятам, но
они стояли в глубине класса вокруг Сани Карасева и слушали напряженно, как он 
ловил летом
плотву... Девочки сидели за партами, пригнувшись к учебникам. Начался урок. Его 
не вызывали.
Сара не оборачивалась, как всегда, в его сторону. Когда, наконец, закончилась 
большая
перемена, он понял, что произошло чтоDто непоправимое. Наскоро запихал книги в 
портфель
и перед самым носом учителя выбежал из класса. В коридоре уже было пусто. Путь 
был
свободен.
Мама почемуDто оказалась дома. Он подошел к ней и сказал, собрав последнее 
мужество:
«Я не буду ходить в школу!..» — «Да?» — произнесла она без интереса. Она была 
бледна и
смотрела кудаDто мимо него. «Мама, — повторил он еле слышно, — меня дразнят 
троцкистом...
Я в эту школу не пойду...» — «Да, да, — сказала она, — наверное... Послезавтра 
мы уезжаем
Шалва Окуджава, 1936
101
в Москву...» ЧтоDто рухнуло. Пыль и пепел взметнулись облаком. «А где папа?» — 
спросил он
с надеждой. «Папу ненадолго вызвали в Свердловск, — сказала она какDто 
безразлично, —
он потом тоже приедет к нам... в Москву...» И тут она неожиданно попыталась ему 
улыбнуться,
и эта жалкая улыбка так не соответствовала ее потухшим глазам. И она ушла, 
втягивая голову
в плечи, словно Ванванча и не было. Он увидел на столе газету «Тагильский 
рабочий». Никогда
он не читал газету, но, видимо, она так удобно разлеглась на столе, так была 
откровенна, что
два заголовка сразу бросились в глаза «Враги подожгли трансформаторную будку», 
— гласил
первый, а второй «Решение бюро горкома ВКП(б)». И тут он узнал, что его отец, 
Шалва
Степанович Окуджава, освобожден от должности первого секретаря горкома за 
развал работы,
за политическую слепоту, за потворствование чуждым элементам, за родственные 
связи с ныне
разоблаченными врагами народа...
Дым отчаяния клубился по дому. Бабуся была в слезах. Мама ничего не замечала. 
Он
ждал поDпрежнему стука в окно, но так и не дождался. Следующий день был занят 
сборами. Он
помогал, как мог. Увязали книги. Упаковали посуду. Уложили в чемоданы одежду. 
Больше ничего
не было. Предстояла последняя ночь в Тагиле, а вечером пальчики Сары постучали 
в окно. Он
выбежал стремительно, как никогда. У Сары было мало времени. Она пришла 
попрощаться.
Она торопилась домой. Впервые она разговаривала с ним, опуская глаза, эти 
голубые татарские
глаза... Он кинулся в свою комнату и принялся искать чтоDнибудь, ну, хоть 
чтоDнибудь, что
можно было бы подарить ей на память. Увидел стоявший на его столе портрет 
Сталина,
выгравированный на жести, и чернилами вывел на нем: «Саре на память». И лихо 
расписался.
Она приняла подарок, коснулась его руки горячей своей ладошкой и пошла, ловко 
ступая по
сугробам старыми подшитыми валенками.
13
...Все успело забыться за несколько московских месяцев, ну, почти все: и как 
добрались
до Свердловска, как пересаживались в московский поезд, как тряслись в 
непривычном
плацкартном вагоне; и вот, наконец, Москва, и краснощекая от мороза и 
заплаканная Манечка