й, страдающий хронической 
рассеянностью. Немногие голливудские звезды были способны воплотить на экране 
такие вполне человеческие, но совершенно не героические качества. Но Одри 
прекрасно знала, какой актер идеально подходит для этой роли, – Питер Устинов. 
Она «нажимала» на режиссера и продюсера, намекая им, что не найти более 
подходящего актера, чем Устинов. Однако при упоминании имени английского актера 
Дино де Лаурентис недовольно поморщился. И не то чтобы он был против. Устинов 
был образован, интеллигентен, известен исполнением роли Нерона в «Камо грядеши».
 Он дополнял образы собственными интересными штрихами. «Но, Одри, – сказал де 
Лаурентис, – его славу нельзя сравнить с твоей». Толстой мог позволить своей 
несравненной героине Наташе Ростовой влюбиться в интеллектуала; Голливуд на 
такой риск пойти не мог. Плохо было уже то, что в фильме оказался такой герой, 
как Пьер, в очках, мгновенно отличавших его от волевых и сильных людей действия.
 Де Лаурентис настаивал на том, что интеллект и близорукость надо уравновесить 
привлекательностью. Он хотел видеть в этой роли Грегори Пека. Это поставило 
Одри перед сложной дилеммой, на что, видимо, и рассчитывал де Лаурентис. Как 
она может отвергнуть в качестве партнера человека, который столь великодушно 
согласился в свое время на то, чтобы ее имя в афишах «Римских каникул» писалось 
столь же крупно, как и его? Но, с другой стороны, будет ли приятно Мелу узнать, 
что партнером его жены станет актер, о котором во время съемок в Риме говорили 
как о ее любовнике. И когда в конце концов де Лаурентис отправился в Голливуд 
за «своим» Пьером, он остановил выбор на Генри Фонде. Фонда получил одобрение 
Одри и, вне всякого сомнения, Мела.
 Одри успешнее пользовалась правилами, которые ей давал контракт, для защиты 
своего экранного образа (сюда входили операторская работа, грим и костюм). 
Когда ее первая кандидатура оператора (Франц Планер), австрийца, работавшего 
вторым оператором на съемках «Римских каникул», отпала по ряду обстоятельств, 
она предложила Джека Кардифа, одного из лучших операторов цветного кино, 
близкого знакомого ее и Мела. (Он был их тайной кандидатурой на роль оператора 
так и не снятой «Ундины».) Одри отыскала семейный коллектив гримеров и 
экспертов по прическам: Альберто и Грацию ди Росси. Эта пара оказалась очень 
удачным выбором, что доказал не только этот фильм, но и другие. Вокруг Одри 
возник особый «двор звезды», маленький изолированный островок из нужных людей, 
от которого зависит любая знаменитость. Одри попросила Живанши заняться 
костюмами для Наташи Ростовой, но он отказался, так как полагал, что работа над 
«историческими» костюмами подорвет авторитет лидера в современной моде. И 
все-таки он несколько раз прилетал в Рим, чтобы оценить выбор тканей и цветов 
для туалетов Одри в «Войне и мире».
 Характерной для нее прической пришлось пожертвовать ради духа эпохи. По этому 
поводу «всплакнули» светские хроникеры, отметив, что Одри слишком быстро 
«повзрослела» со времен «Сабрины». Они хотели, чтобы она подольше сохраняла 
экранную юность, забыв о том, что актриса отметила свой двадцать пятый день 
рождения. Однако на экране она выглядела гораздо моложе своих лет. Но ведь и 
толстовской Наташе в начале романа всего каких-нибудь пятнадцать лет. (В 
сценарии фильма ей из соображений достоверности добавили год или два.) Но 
оставим образ в стороне и напомним строки из романа: «Черноглазая, с большим 
ртом, некрасивая, но живая девочка, со своими детскими открытыми плечиками, 
выскочившими из корсажа от быстрого бега, со своими сбившимися назад черными 
кудрями… была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще 
не девушка».
 «Всеобщая любимица… славная девчонка… узнать ее – значит пережить еще одну 
радость в жизни», – писал о Наташе Ростовой Э. М. Форстер. Его слова звучат 
эхом многочисленных отзывов об Одри Хепберн. Кинг Видор, приехавший в Рим 
весной 1955 года для подготовки сценария, заявил:
 «Одри – это Наташа. Она прямо сошла со страниц романа». И если бы значение 
имело только физическое сходство с героиней, выбор Одри на эту роль оказался бы 
абсолютно безупречен.
 Но дело обстояло гораздо сложнее.
 Одри приступила к костюмным и операторским пробам. Стояло необычайно длинное 
римское лето. Ей потребовалась вся преданность профессии и присущее ей чувство 
долга, чтобы пережить эту жару и высокую влажность. В те годы кондиционеры были 
еще относительно редким явлением. Примерно около часа занимала у нее поездка до 
студии от виллы, которую вновь сняли для нее и Мела. Покой и уединение, 
которыми они наслаждались после работы, превратили эти дни во второй медовый 
месяц. Только избранные – или весьма могущественные – представители прессы 
допускались на виллу.
 Одной из них была Луэлла Парсонс, которую Одри уже успела задобрить маленькими 
букетиками цветов, диких и садовых; их собрала сама Одри и отправила в номер 
лос-анжелесской журналистке в отель «Эксцельсиор». В ответ Луэлла сообщала в 
своих репортажах: Одри так счастлива к браке, что «во время беседы инстинктивно 
протягивала руку, чтобы коснуться Мела и приласкать его». И хотя это не входило 
в ее намерения, Луэлла передает в своей статье то напряжение, которым 
приходилось расплачиваться за славу этой семейной паре.
 Еще до того, как Одри снялась в своей первой сцене в «Войне и мире», ей 
предложили участвовать в комедии под названием «Ариана» (или как ее позже более 
удачно назвали – «Любовь в полдень»). В фильме должны были также сниматься Гари 
Купер и Морис Шевалье. Предполагали, что режиссером будет Билли Уайлдер. Съемки 
были назначены на следующий год в Париже. Не желая расставаться с Мелом, Одри 
сразу не дала согласия. К