новку фильма по «Ундине». Картину 
решили снимать в Англии. Сюжет надо было обновить и создать сказочную оперетту 
с танцами в стиле «Красных туфелек». Начинаться фильм будет с того, сказал 
Пауэлл Одри и Мелу, что камера «Техниколор» пройдется по многолюдной панораме 
побережья Монте-Карло, а затем нырнет в волны Средиземного моря, опустится в 
мир, где обитает Ундина. «Современный фильм, снятый с аквалангом, – заметил он,
 – гораздо лучше, чем средневековая любовная история. И тут, в подводном 
царстве, будет обнаружена Ундина-Одри, которая вынырнет из морского грота в 
купальнике из сверкающей чешуи, и Мел появится не в рыцарских доспехах, а в 
костюме ныряльщика с фонарем и подводным ружьем в руках». Но даже тогда, когда 
Эмерик Прессбургер описывал у пылающего камина это «магическое представление», 
объясняя свое новое видение старого мифа, Пауэлл ощутил, что его слушатели 
делают вид, будто приветствуют очень интересную и новую идею, которая на самом 
деле, по их мнению (и особенно по мнению Мела), может отвлечь внимание от 
актеров, исполняющих главные роли.
 Переговоры продолжались несколько дней. Мел и Одри дали свое предварительное 
согласие на участие в картине и поручили Пауэллу договариваться о праве на этот 
фильм с вдовой Жироду. В случае удачи фильм «Ундина» должен был последовать за 
кинокартиной, которую Пауэлл и Прессбургер уже начали снимать в Англии. Это 
была новая версия оперетты Штрауса «Летучая мышь». Действие ее переносилось в 
послевоенную Вену, все еще оккупированную войсками четырех великих держав. 
Фильм назывался «О… Розалинда!». Мел уже подписал контракт на исполнение в этом 
фильме роли поющего и танцующего американского офицера. Он пошел на это с 
большой неохотой, но ему и Одри крайне нужны были деньги. Позднее «Парамаунт» 
согласился вложить 250 тысяч фунтов в создание картины. А все затраты 
составляли 375 тысяч фунтов. Было принято условие, что половина гонорара будет 
выплачена после того, как фильм начнет приносить прибыль (если он вообще будет 
ее приносить). С экономической точки зрения было целесообразно приступить к 
работе над «Ундиной» сразу же после «О… Розалинда!».
 В глубине души Одри и Мел были полны сомнений. Одри чувствовала себя 
неуверенно в воде и не любила плавать. Лучше бы просто заснять на пленку 
театральный спектакль, в достоинствах которого они были совершенно уверены. 
«Их» «Ундина» сблизила и определила взаимное чувство.
 От независимых продюсеров к Одри поступили творческие предложения. Она их 
отклоняла, ссылаясь на свою беременность. Отклоняла и радовалась, что у нее 
хватило сил и предусмотрительности отказать. Отто Преминджер хотел, чтобы она 
сыграла Жанну д'Арк в пьесе Шоу «Святая Иоанна», полагая, что ее плоскогрудая 
фигура идеально подходит для девственницы в мужских доспехах. (В конце концов в 
этой роли выступила Джин Сиберг, и это надолго испортило ей карьеру.) Другое 
предложение касалось двойной роли Виолы и ее брата Себастьяна в предпринятой 
Джозефом Л. Манкевичем экранизации «Двенадцатой ночи» Шекспира, назначенной на 
февраль 1956 года – то есть еще через два года. Продюсеры теперь пытались 
обеспечить участие Одри в своих постановках загодя. В интервью газетчикам они 
заявляли (чаще всего без всяких на то оснований), что заручились обещанием 
актрисы. Мел убеждал Одри создать свою собственную компанию по производству 
фильмов. Он считал, что работодатели беззастенчиво эксплуатируют его • жену. Он 
советовал Одри с осторожностью подходить ко всем новым предложениям. Они 
задумали снять «Гедду Габлер» в Норвегии с Мелом в качестве режиссера.
 Премьера «Сабрины» в Америке прошла с большим успехом в день бракосочетания 
Одри с Мелом. «Самая восхитительная романтическая комедия за многие годы, – 
писал Босли Краутер из „Нью-Йорк Тайме“, чья рецензия больше напоминала 
любовное послание, – юная леди с таким невероятным диапазоном эмоциональной и 
актерской выразительности, заключенным в столь изящную и хрупкую оболочку». К 
этому времени «образ Хепберн» приобрел совершенно определенную и четкую форму, 
хотя в словах обозревательницы Дороти Мэннерс прозвучало предостережение: «Во 
второй раз увидев Одри с ясным взглядом ее глаз, я начинаю думать, что для нее 
будет не так-то просто отыскать подходящую роль. Как-то по-своему мила, 
завораживающе восхитительна – она выглядит почти такой же стилизацией, как 
другая мисс Хепберн… Материал для ее ролей в будущем придется отбирать с особой 
тщательностью».
 В этих словах немалая доля правды, факт оставался фактом: Одри не подходили 
очень многие роли. В Голливуде начали понимать, что она – редкостный экземпляр 
среди эталонных «конвейерных» красоток той поры. Она не воплощала в себе тот 
символ секса и великолепия, который несли образы наиболее популярных кинозвезд 
послевоенных лет и начала пятидесятых. Бетти Грейбл, Рита Хейуорт, Элизабет 
Тэйлор, Лана Тернер и очень скоро Мэрилин Монро. Не подходила она и под 
американский тип непоседливой, проказливой девчонки-подростка, воплощенный в 
образах Дебби Рейнольдс, Натали Вуд, Пиа Анджели или Дженет Ли. Она не 
принадлежала к числу ни «женщин с большой грудью», ни «девочек в носочках». 
Своей фигурой, лицом, особенностями произношения Одри являла изящество без 
чопорной холодности, добродетель без занудной дидактики, изысканность без 
снобизма. Она могла сойти за «невинную девушку», но очень скоро стало ясно, что 
она не беспомощная девчушка в мире взрослых. Она шла своим собственным путем, 
но в ее глазах сверкало скорее любопытство, нежели желание. Одри как бы 
обнадеживала консервативную Америку, доказыва