оль той сказочной нимфы, имя 
которой стояло в названии пьесы. Но появление Мела Феррера рядом вечер за 
вечером, разделяющего с ней восторги публики, купающегося в лучах чужой славы,
 – все это вызывало едкие и бестактные замечания светских хроникеров. Мел 
воспринимался как «собственник, привыкший всеми распоряжаться». «То, что 
говорят в Нью-Йорке» – так была озаглавлена колонка Луэллы Парсонс в 
«Лос-Анджелес Экземинер» от 3 марта 1954 года. В ней говорилось: «У всего 
Нью-Йорка не сходят с языка имена Одри Хепберн и Мела Феррера, чьи отношения 
носят не только романтический характер, но и зиждутся на деловом фундаменте. 
Одри не дает интервью и не фотографируется без Мела и наоборот… Мел не 
отпускает ее от себя и на пять минут, а она же кажется совершенно им 
очарованной. Одри не первая из тех, кто не сумел устоять перед чарами Феррера. 
Теперь он свободен, и потому всякое может случиться». Это последнее замечание 
намекало на последний развод Феррера и – что было типично для голливудских 
репортеров – на то, что у знаменитостей начинается новый «брачный сезон».
 Возможно, это всего лишь совпадение, что мать Одри, не покидавшая Англии до 
самой премьеры «Ундины», теперь прибыла в Нью-Йорк. Создавалось впечатление, 
что до нее тоже дошли слухи об этом союзе знаменитостей. Тем не менее Одри 
продолжала жить в крошечной квартирке в центре города вместе с секретаршей и 
двумя кудрявыми черными пуделями, подаренными ей Мелом Феррером. Мел окружал ее 
заботой, давая ощущение жизненной надежности, в которой она всегда нуждалась. 
Ее телефонный номер хранился в строжайшей тайне даже от ее пресс-агента и 
сотрудников театра, в котором она работала. Если возникала необходимость, она 
звонила сама. Она редко появлялась в обществе и очень скоро уходила с вечеринки 
домой «отдохнуть». Одри теряла в весе, и это было заметно сквозь ее легкий 
сценический костюм. Говорили о признаках «анорекма невроза». Обеспокоенные 
друзья во всем винили ее карьеру, которая довела молодую актрису до 
глубочайшего переутомления. В театр приходилось вызывать врача, готового 
оказать ей в любую минуту помощь. Нет никакого сомнения, гласили слухи, у Одри 
Хепберн нервный срыв. И на этот раз молва была права.
 Мелу Ферреру не верили, когда он заявлял, что, ограждая Одри от чрезмерного 
любопытства прессы, он лишь заботится о ее хрупком здоровье. Бесспорно, в этих 
словах была доля истины, но далеко не вся истина. Причины нервозности Одри 
коренились как в сильном эмоциональном напряжении, так и в физическом истощении.
 Теперь ей надо было сделать выбор. Подобно нимфе в «Ундине», она была 
очарована своим рыцарем, который готов был взять ее в жены. Но будет ли брак 
тем «миром», к которому она сумеет приспособиться и в котором сможет жить?
 Баронесса ван Хеемстра иначе смотрела на брак дочери с «рыцарем-чародеем». 
Мать Одри, сама когда-то ставшая жертвой таких «чародеев», совершенно утратила 
доверие к этому типу мужчин. Какое-то время в отношениях между Феррером, Одри и 
ее матерью сохранялось напряженное и ненадежное равновесие.
 Пока Одри мучилась, принимая решение, Дон Хартман, руководитель отдела 
кинопроизводства на студии «Парамаунт», сообщил, что она за свою роль в 
«Римских каникулах» выдвинута на «Оскара» в номинации «Лучшая актриса». 
Нью-йоркские кинокритики уже присудили ей свой приз в конце декабря.
 25 марта 1954 года Одри, не успев после спектакля полностью разгримироваться и 
снять с себя костюм Ундины, была доставлена в театр, где состоялась церемония 
вручения «Оскара». У нее едва хватило времени на то, чтобы сменить одежку нимфы 
на белое вечернее платье и сесть рядом с матерью в зале. Она была вся ожидание, 
веря и не веря в удачу. И тут голос Фредерика Марча назвал ее имя. Под гром 
аплодисментов Одри буквально вынесли на незнакомую сцену. Она повернула не туда,
 куда нужно, и оказалась за кулисами. Свой «неверный шаг» исправила с 
выражением издевки над собой, что вызвало взрыв сочувственного смеха. Джин 
Хершолт протянула ей золотую статуэтку «Оскара» – высшую награду в киномире. 
Чтобы получить эту награду, Одри нужно было обойти Аву Гарднер (выдвинута за 
роль в «Могамбо»), Дебору Керр («Отсюда вечность»), Мэгги Мак Намара («Голубая 
луна») и, очевидно, самой серьезной ее соперницей была Лесли Карон, выдвинутая 
за роль в фильме «Лили», который так восхищал Одри год назад и где играл 
человек, ныне ставший ее возлюбленным.
 Она отметила это событие, выпив теплого шампанского, и в ту ночь не сомкнула 
глаз ни на минуту. Утром, сидя в комнате для совещаний в большом мягком кресле, 
Одри принимала журналистов и отвечала на вопросы. То, что они стремились узнать,
 касалось не искусства, а ее любовных отношений. «Мисс Хепберн улыбнулась, – 
сообщал один из репортеров, – и сказала, что на данный момент такие отсутствуют.
 Тем не менее она может сказать, что очень любит лошадей в центральном парке».
 Одри не пропустила ни одного спектакля «Ундины», но это далось дорогой ценой. 
Она продолжала худеть, а врач осматривал ее после каждого представления. Она 
встретила известие о том, что ее «Ундина» получила «Тони», бродвейский вариант 
«Оскара», с бледной апатичной улыбкой. Она (или Мел) отвергала все приглашения 
в гости, и они вместе проводили уик-энды в клинике в Нью-Джерси. Но ее хозяева, 
студия «Парамаунт», хорошо помнили пословицу: «Куй железо, пока горячо». Студия 
со всей присущей ей беспощадностью объявила о том, что вслед за последним 
спектаклем «Ундины» начнутся съемки мюзикла с Дэнни Кеем. Но в конце мая 1954 
года силы окончательно оставили Одри. «Я добросовестно пыталась выполнить свои 
обязательства, – говорила Одри журналистам. – Мне очень жаль, если я кого-то 
рассердила». Мюзикл с Дэнни Кеем так и не был снят.
 Роберт Кларк, глава студии «Ассошиэйтед Бритиш», избрал этот неподходящий 
момент для поездки в Нью-Йорк. Он представил ей на выбор два сценария: комедию 
Грэма Грина и романтическую драму. Фильм нужно было снять до конца лета. «По 
контракту, – заметил Кларк, – право выбора остается за нами, но, – добавил он