каким-то причинам не пускают. Оказалось, съемочная 
группа готовилась там к работе над очередной сценой фильма, и потому обед 
должны были подавать в зале для завтраков. Колетт, раздраженная таким 
нарушением ее дневного распорядка, заявила, что пожалуется начальству отеля. Ее 
все-таки вкатили в залу, где ослепляли прожектора, которые подчеркивали 
контраст между барочной величественностью интерьера и дешевой мелкой комедией, 
которая снималась. «Невыносимо!» – подумала писательница, прикрыв глаза ладонью 
от нестерпимого света. Но здесь была «ее Жижи»!
 Инвалидная коляска, попавшая в поле ее зрения, на какое-то время отвлекла Одри 
от дела. Она запнулась в диалоге. «Остановите!» – крикнул Жан Буайе, проследив 
за взглядом Одри, который она бросила на незваную гостью. Не прошло и 
нескольких минут, как Буайе засыпал словами о своем фильме эту крошечную, 
сгорбленную, ненасытно любопытную старуху, напомаженные щечки и рыжие волосы 
которой делали ее похожей на персонаж карикатуры Домье Но она не обращала на 
него никакого внимания, Колетт не сводила глаз с Одри. Марсель Далио, известный 
французский характерный актер, которого уговорили появиться в этом фильме в 
коротком эпизоде и сыграть самого себя в надежде, что его известность поможет 
фильму, хорошо знал Колетт и представил ей Одри. Вскоре они уже вели светскую 
беседу по-французски. Жан Буайе позднее признавался, что у него в тот момент не 
хватило смелости попросить Колетт проехать в своем кресле перед кинокамерой и 
сняться в роли «самой себя».
 Исполненная восторга и желания завладеть замеченным сокровищем, Колетт в конце 
концов пошла дальше. Ее кресло подкатилось в фойе отеля к матери Одри. Вслед за 
этим Колетт направила Одри официальное предложение, больше напоминавшее указ 
королевы, сыграть Жижи. Первая инстинктивная реакция девушки была такова: «Нет, 
я не могу. Я никогда раньше не играла в театре. Я танцовщица и не умею говорить 
со сцены». Играть в театре? Но этому можно научиться, заверила ее старуха.
 Джильберту Миллеру и Аните Лоос в Нью-Йорк была послана телеграмма с 
приказанием не приглашать на роль Жижи никакую актрису до получения письма от 
Колетт, в котором будет названо имя. В письме пояснялось, что Одри едет в 
Лондон в начале июля. Она будет в это время свободна и сможет сыграть роль Жижи 
на Бродвее. Все в этом письме было преувеличено. Одри пугало это предприятие, 
которое, как ей казалось, выходило за пределы ее творческих возможностей Кроме 
того, она спешила выйти замуж за Джимми Хэнсона. Но главным был ее контракт с 
«Ассошиэйтед Бритиш», по которому она должна сниматься в фильмах этой компании 
еще три года. На любую театральную роль надо было получать разрешение. И если 
бы у студии в этот момент была для нее роль, то она оказалась бы не на Бродвее, 
а в Илстри. Ей следовало бы прыгать от счастья, получив предложение Колетт. Но 
вместо этого она пребывала в странном замешательстве. Одри чувствовала, что у 
нее отняли право самой распоряжаться собственной жизнью.
 Она обратилась за советом к человеку, значительно превосходившему ее по 
возрасту, – к Марселю Далио. Возможно, она видела в нем человека, который мог 
заменить ей отца. И даже в этом случае жизнь как бы сопрягалась с искусством: 
ведь Жижи обращается за утешением и советом к Оноре, хитрому плуту и почтенному 
«дядюшке». Слова Далио успокоили Одри и указали ей путь. «Следуй своим 
внутренним побуждениям, – так, по его собственным воспоминаниям, сказал этот 
„мудрый дядюшка“. – Если ты почувствуешь, что поступаешь правильно, значит, ты 
действительно поступаешь правильно». Немного же пользы в подобных «правильных 
поступках», если они влекут за собой судебную тяжбу за нарушение условий 
контракта. Как бы там ни было, слова Марселя отложились в сознании Одри и, как 
показало время, принесли свои плоды. Это была именно та «философия», которой 
она придерживалась, когда вопросы интервьюеров слишком далеко вторгались в ее 
личную жизнь и начинали причинять неудобства. Слова Марселя звучали мудро и при 
этом обличались столь необходимой в подобных случаях неопределенностью.
 Она уже входила в номер Джильберта Миллера в отеле «Савой» вскоре после 
возвращения из Франции, но у нее еще не было окончательного решения. Все эти 
дни ее агенты не сидели сложа руки. Каковы бы ни были сомнения Одри, но 
пользоваться услугами актера с репутацией бродвейской звезды – это все равно, 
что снимать проценты с чужого вклада. Такое чаще случается в волшебных сказках, 
чем в жизни театральных агентов. Для решающего разговора Одри одели в костюм, 
который выглядел так, словно она уже репетирует роль Жижи. Мужская рубашка, 
которая была ей слишком велика, усиливала образ «беспризорной девчонки», какой 
она казалась при первом взгляде на нее. А коротенькие носочки подчеркивали 
«девичью» длину ног. Туфли без каблуков уменьшали ее рост до возможного предела.
 Ей было двадцать три года, но подобный стиль одежды создавал впечатление, что 
перед вами девчонка-сорванец лет тринадцати. Непробиваемый бизнесмен Джильберт 
Миллер был очарован. Он много в своей жизни попутешествовал, немало повидал, 
был знатоком истинных произведений искусства (некоторые из них украшали стены 
его нью-йоркской квартиры). Он разбогател благодаря собственной 
предприимчивости. Не лишним дополнением к его состоянию были и крупные деньги, 
полученные в наследство его женой Китти. Другими словами, Джильберт Миллер умел 
безошибочно оценивать настоящее «качество». Без промедления он повел Одри по 
коридору в номер Аниты Лоос, где писательница ждала ее вместе с Полетт Годдар, 
актрисой и бывшей женой Чарли Чаплина.
 Обе женщины прибыли в Лондон неделю назад. На вокзале Виктория их встретил 
шофер Миллера Глинн, которому хозяин доверял, как Господу Богу. Шофер тут же 
вручил им большую папку с фотографиями и сказал: «Мисс Лоос, вот – актриса на 
роль Жижи».
 – Итак, мистер Миллер уже с кем-то подписал контракт? – спросила Анита Лоос, 
слегка задетая.
 – Нет, – ответил Глинн с мрачным удовлетворением, – пока нет. Он 
сопротивляется моему давлению.
 Тем самым влиятельный шоф