нынешнего. Те, кто имел возможность наблюдать творчество этих двух выдающихся 
мастеров сцены, отмечали их своеобразие и непохожесть в стиле работы.
 Фокин по молодости лет вкладывал уйму эмоций в свое дело: ему были свойственны 
и горения, и мучения, и новые подъемы, и неуверенность в себе. Он порой мог 
сотворить балет быстро. Но случались и задержки, когда балетмейстер оставался 
недоволен собой и переделывал сцену за сценой.
 Петипа предпочитал все продумать заранее и только тогда предлагал танец 
солистам и кордебалету. Дандре верно характеризует стиль этих мастеров: «…Фокин 
творил, Петипа строил… Один работал, как старые мастера живописи — 
совершенством техники и знанием красок, другой, внося в свою работу современную 
нервность и чуткость, выводил балетное искусство из устаревших форм на новую 
дорогу…»
 Драма Аспиччии построена хореографом в духе старого балета со всеми его 
условностями. Но партия героини настолько эффектна, что зритель прощает Петипа 
историческую условность, принимая во внимание отдаленность эпохи, в которую 
создавался этот балет. Талант Павловой был настолько обаятелен и выразителен, 
поднимался до таких высоких драматических нот, что снимал условности и натяжки 
постановки. Так писал Светлов в «Петербургской газете». Павлова пленила всех 
своим искусством. Любители хореографии, встречаясь на улице, у знакомых, 
поздравляли друг друга, будто то были их именины.
 …У кассы, где открылась продажа билетов на павловский «Вечер танцев», 
выстроилась громадная очередь. Публика будто обезумела. В один день продали 
билетов на восемь тысяч рублей. «Петербургская газета» дала объявление, что на 
вечер Павловой все билеты уже раскуплены. И это накануне празднования 
трехсотлетия дома Романовых, когда все были заняты ожидаемым манифестом, 
награждениями, амнистией…
 В оперных театрах провинциальных городов готовили «Жизнь за царя». 
Репетировали оперу Глинки в Мариинском — для парадного спектакля 22 февраля. С 
грустью заметила Павлова, что до сих пор в ее родном театре Кшесинская 
оставалась хозяйкой репертуара. Она брала себе все роли, в которых можно было 
иметь успех, хотя по-настоящему с блеском выходило у нее далеко не все. С 
властью любимицы двора по-прежнему вынуждены были считаться даже такие люди, 
как Фокин или Гердт.
 Павлову обидело, что в глинковской опере ее поставили в четвертую пару. Она 
хотела отказаться, но Теляковский не разрешил. И он и все понимали, что 
обойтись в юбилейном спектакле без Павловой, когда она уже европейская 
знаменитость, у всех па глазах в Петербурге было неловко.
 — Не огорчайтесь, дорогая, — весело сказала ей Ольга Осиповна Преображенская,
 — зато в этом парадном спектакле можно сделать много наблюдений. Актерам это 
всегда кстати.
 Павлова и сама уже считала, что не стоит огорчаться, но ее самолюбие сильно 
страдало. Утешило ее немного разрешение дирекции выступить в «Баядерке».
 До грандиозного праздника царского двора Павлова успела дать свои «Вечера 
танцев» в Москве и Петербурге. …Была суббота, 17 февраля. Около Театра 
музыкальной драмы, словно пчелиный рой, двигалась громадная толпа — здесь были 
и студенты, и курсистки, и чиновники различных рангов, и военные в щегольских 
шинелях. Все стремились попасть в театр, где должна была выступать только что 
вернувшаяся из своего путешествия в первопрестольную Анна Павлова. В этот сезон 
не было актрисы в Петербурге более популярной, чем она. В прессе почти в каждой 
статье о Павловой вспоминали Тальони, которая танцевала здесь 75 лет тому назад.
 Находили в таланте балерин много похожего: воздушность, романтичность, 
воплощенные в танце… Однако мастерство Павловой ставилось выше мастерства 
Тальони. И понятно — ведь техника танца, художественные его приемы, 
виртуозность, как и все в жизни, заметно изменились.
 Конечно, всякие сравнения имеют лишь приблизительную точность. Каждый человек 
по-своему, исходя из своей индивидуальности, оценивает книгу, пьесу, дарование 
актера. Помещая Анну Павлову первой в списке мастеров русского балета, Лопухов 
утверждает:
 «О Павловой написано много, порой очень хорошо. Мне только хотелось 
опровергнуть одно распространенное раньше мнение (им грешил и я), будто Павлова 
— артистка тальониевского типа. Частенько в своих записках я называл ее 
„внучкой Тальони“. Да, она ярчайший представитель балетного романтизма. Но не 
тальониевского, французского романтизма 30-х годов прошлого века, а чисто 
русской романтики ее времени. Романтики Чехова и Рахманинова, Левитана и Серова.
 Павлова не наследница романтизма XIX века, а скорее зачинательница балетной 
романтики XX века, если считать, что романтика присуща балетному искусству как 
нечто от него неотъемлемое».
 И дальше счастливый современник Павловой выдвигает целый ряд аргументов в 
пользу своей мысли:
 «Худенькая, пропорционально сложенная, с продольными мышцами, делающими форму 
ноги удлиненной, а движения — певучими, Павлова прекрасно передавала русскую 
грусть-мечту. Это подметил в движениях ее рук Фокин и развил в артистке ее же 
особенности…
 Павлова — великая художница, потому что ее героини обладают каждая своей темой,
 говорят по-своему о жизни — тоскуют о ней и безгранично радуются ей, так, как 
это думает сама Павлова. Когда сейчас говорят «Павлова», вспоминают «Умирающего 
лебедя». В конце концов их отождествляют. Напрасно! Павлова воспевала радость 
больше, чем горе; тема счастья, а не страдания, была ее главной темой. Павлова 
проявила себя великой лирической актрисой прежде всего. Если искать сравнений в 
мире драгоценных камней, то следует признать ее бриллиантом голубой воды.