Пресняков, Фокин, Карсавина, Павлова, Ширяев.
 «Все это плоды гребловцев», — раздраженно записывал в те октябрьские дни в 
свой дневник Теляковский.
 Артисты настаивали, чтобы дирекция возвратила к работе Петипа, которого с 
почетом отстранили от балетмейстерских обязанностей, и Ширяева. Хотя дирекция и 
старалась делать вид, будто Ширяев сам ушел, поняв свою неспособность быть 
балетмейстером, все знали, что Александра Викторовича заставило покинуть 
любимую работу недружелюбное к нему отношение дирекции. Ширяев был острословом 
и оставался верным единомышленником Петипа. Артисты требовали также возвращения 
в театр своего товарища Бекефи — это было их возражение на существующий порядок,
 при котором дирекция имела право увольнять еще молодого танцовщика после 
двадцатилетнего служения его на сцене. Расставались обычно с теми, кто был не 
угоден. Артисты хотели выбирать режиссера, его помощников и вообще весь 
административный состав режиссерского управления. Они считали, что сами должны 
распределять бюджет и прибавки к жалованью. Артисты высказали пожелание иметь 
один свободный день в педелю, кроме субботы.
 После собрания к директору театра Теляковскому должна была отправиться 
делегация, чтобы вручить ультимативные требования труппы. Теляковский назначил 
день — 16 октября.
 Вечером 15-го у Фокина встретились Павлова, Карсавина, Пресняков, Михайлов: 
они выработали резолюцию собрания. Составляли ее долго, сидя за круглым столом. 
Несколько раз переписывали, стараясь не выпустить чего-нибудь важного. Фокин 
предложил выпить чая. И хотя все уже успели проголодаться, чаепитие не ладилось.
 Карсавина сидела строгая и задумчивая, как всегда. Павлова часто вскакивала со 
стула, обходила вокруг стола:
 — Надо бы построже, построже им все это написать.
 Фокин подсмеивался над ней:
 — Вот достанется тебе завтра от Теляковского. Скажет обязательно: побойтесь 
бога, Анна Павловна, а вы-то куда: ведь только весной перешагнули в балерины! 
Какие еще претензии?!
 Она подошла к Фокину, положила руку ему на плечо.
 — Я, как все, Миша, я за всех хлопочу, голубчик. Ну а достанется, так ведь 
вместе уйдем из театра, не обидно.
 И опять ходила вокруг стола.
 — Ну, друзья, прошу внимания. Читаю нашу бумагу еще раз, — сказал Михайлов, 
допив стакан чая. — «Мы, артисты и артистки Императорских театров балетной 
труппы, в заседании 15 октября 1905 года постановили следующее: в целях нашего 
объединения для достижения свободной корпорации сценических деятелей, в целях 
поднятия искусства на должную высоту, в целях экономического улучшения нашей 
жизни мы требуем, чтобы по отношению наших периодических собраний не 
принималось никаких репрессивных мер; чтобы личности ораторов, членов свободно 
избранного нами бюро и вообще артистов были неприкосновенны; чтобы они были 
ограждены от каких бы то ни было посягательств со стороны администрации, а 
также доверяем нашему бюро вести все дела для создания свободной корпорации 
сценических деятелей. Если бы последовало какое-нибудь репрессивное отношение к 
нашим постановлениям со стороны администрации, то у нас имеются в виду способы 
и средства борьбы с этим произволом».
 Расходились поздно, по двое. Пресняков вызвался проводить Карсавину, Михайлов 
— Павлову. А утром должна была идти «Пиковая дама».
 В назначенный для беседы с Теляковским час почти все члены делегации были в 
конторе. Но его на месте но оказалось. Управляющий конторой Вуич объявил, что 
Теляковский уехал в Петергоф с докладом и поручил принять делегатов ему. Он 
выслушал длинную речь Михайлова, щелкнул каблуками по военной привычке и 
сказал:
 — Ваша резолюция будет вручена его превосходительству немедленно по 
возвращении его из Петергофа.
 В театре делегаты прошли за кулисы. Карсавина и Фокин, Пресняков и Михайлов 
заглядывали в уборные к тем, кто должен был танцевать в опере, и стали 
уговаривать их снять костюмы и не идти на сцену. Начались споры, кто говорил 
«надо идти», а кто утверждал «не надо». Назревал раскол, кто-то уже ругал 
гребловцев за непорядки.
 Будь воля Теляковского, он в тревожные октябрьские дни закрыл бы театры, тем 
более, что почти две трети мест в зрительных залах пустовали. 
Генерал-губернатор, печально знаменитый Трепов, настаивал на том, чтобы театры 
работали, как всегда, внося тем самым успокоение в умы.
 После того, как балетная труппа обратилась к Теляковскому с требованиями, он 
вновь заехал к Трепову за распоряжением закрыть временно все театры. Трепов 
ответил:
 — Если артисты играть не хотят, заставьте их!
 Когда же Теляковский объяснил, что никакие доводы не помогают, Трепов, более 
всего полагавшийся на силу оружия, уже с раздражением заметил:
 — Возьмите в руки револьвер — тогда будут слушаться!
 Но вот что записал в своем дневнике Теляковский: «…Что я мог сделать!.. 
События развивались по-своему, — какие приказания могло давать правительство, 
когда все шло помимо него и оно уже выпустило из своих рук инициативу. И это 
ощущалось везде, не только в театрах».
 Манифест 17 октября с обещанием демократических свобод не внес успокоения в 
возбужденные умы населения. Напротив, рабочим еще предстояло сказать свое слово.

 В Мариинском театре события развивались не так быстро и активно — ведь это был