поговорить.
 Театр открыл сезон 6 сентября «Евгением Онегиным». Спектакли начинались в два 
часа дня, приходилось экономить электроэнергию, да и тревоги днем бывали реже. 
В октябре фронт приблизился настолько, что Москва стала прифронтовым городом. 
По решению правительства большая часть артистов театра, технические работники с 
декорациями, костюмами эвакуировались в Куйбышев. Но кое-кто из артистов 
остался. Лемешев, Обухова, Катульская, Ханаев, Бурлак, Головин, Степанова, 
Бессмертнова, Руденко, Габович, Литавкина, Чичинадзе играли спектакли на сцене 
филиала, когда враг стоял всего в 30—40 километрах от столицы. Не уехали из 
Москвы и Гельцер и Тихомиров. Жить и работать стало еще сложнее. Уже никто не 
бегал на Театральную площадь смотреть сбитый «Юикерс-88» — привыкли; случалось, 
что и под вой сирены, возвещавшей воздушную тревогу, в театре продолжали 
спектакль или концерт. Не удивлялись тому, что у Бородинского моста и у 
Калужской заставы выросли баррикады и противотанковые заграждения. Не верили, 
что враг может оказаться на улицах столицы, но готовились к еще более суровым 
испытаниям.
 Ноябрь и декабрь тянулись нескончаемо долго. Артисты, как и все москвичи, жили 
в нетопленых квартирах, получали по карточкам мизерные продовольственные пайки. 
Со стороны могло показаться, что жизнь идет обычным порядком. И только иногда, 
в очень тяжелые минуты, люди позволяли себе расслабиться, и тогда в глазах 
нет-нет и мелькнет тревога: «А что же дальше?!»
 25 января в былые годы москвичи шумно праздновали Татьянин день — праздник 
студентов. В год 1942-й редко кто вспомнил о Татьянином дне. Но волею судьбы 
именно он оказался незабываемым. Совинформбюро объявило об успешном 
контрнаступлении наших войск — гитлеровцы были отброшены за пределы Подмосковья.
 Спектакль в филиале Большого театра был прерван, все актеры собрались на сцене 
и обнимались, зрители стоя аплодировали, пожимали друг другу руки. Оркестр 
заиграл «Интернационал», сотни голосов подхватили революционный гимн. После 
спектакля все его участники пошли на Красную площадь.
 В эти январские дни знакомые иногда встречали Екатерину Васильевну на 
заснеженных улицах Москвы, закутанную в меховую шубу и теплый платок. В руках — 
легкий большой мешок с концертным костюмом. На вопрос, куда и зачем, она бодро 
отвечала: «На концерт, дорогой, на концерт! Кто же теперь сидит без дела! Слава 
богу, силы у меня еще есть».
 Гельцер несколько раз в день слушала сообщения по радио о положении на фронте, 
непременно отвечала на письма бойцов, которые приходили в ее адрес.
 Год 1943-й навсегда остался в ее памяти. По случаю победы под Сталинградом в 
Москве 5 августа москвичи увидели победный салют. Случилось это в ночь, но 
никто не спал, тысячи людей вышли на улицу посмотреть, как расцветали в небе 
красные, синие, золотые огни, и ребята и взрослые кричали «ура!», и Екатерина 
Васильевна вместе со всеми, не боясь показаться смешной. В этом же году 
вернулся из эвакуации Большой театр. И еще одно знаменательное событие в жизни 
балерины — она была удостоена Государственной премии!
 Вероятно, строго оценивая танец Гельцер военных лет, критик балета нашел бы в 
ее исполнении и слабые места. Но… в танце Гельцер всегда было нечто, и оно 
оставалось ее неизменным качеством, что не располагало зрителя к сравнению. 
Гельцер была и оставалась Гельцер несравнимой.
 — Балет — это искусство вечной молодости. Я — единственное исключение, — 
говорила балерина полушутя-полусерьезно.
 Екатерина Васильевна любила в свободные вечера, которые выпадали нечасто, 
сидеть допоздна и читать. В большой уютной гостиной все выдавало тонкий вкус 
хозяйки: старинный диван и удобные мягкие кресла, обитые тяжелым золотистым в 
полоску шелком; картины Коровина, Левитана, Серова на стенах, шкаф, через 
стекла которого можно было любоваться тонкой фарфоровой посудой русских, 
французских, китайских мастеров. В простенках между окон мягко поблескивали 
декоративные тарелки с видами южной Франции, гористой Баварии, синего моря 
Неаполя. И цветы, цветы всюду — на широких подоконниках, в вазонах, в корзинах 
— давняя детская любовь.
 Обычное место балерины — в углу дивана, возле инкрустированного перламутром 
столика. Гости — друзья — никогда и не занимали это место. Один только кот — 
Тигрик, подобранный зимним декабрьским вечером в сугробе возле дома, считал, 
что имеет право занимать этот уютный уголок, когда любимой хозяйки не было дома.
 Любя животных, птиц, Гельцер не упускала случая понаблюдать за ними, находя, 
что у каждого из них можно брать уроки грациозности, смелости, 
сообразительности.
 В декабре московский балет показывал «Алые паруса». То была светлая мечта 
Александра Грина о надежде на счастье и осуществление этой мечты.
 Екатерина Васильевна сидела в артистической ложе. Ассоль танцевала Ольга 
Лепешинская, Грэя — Владимир Преображенский. Он недавно был принят в труппу 
москвичей. Красивый, на редкость хорошо сложенный, танцовщик, не ведающий 
ограничений в технике мужского танца, корректный и надежный партнер, он сразу 
«пришелся ко двору». Глядя на поэтичный, легкий, свободный танец Лепешинской, 
Екатерина Васильевна отметила про себя: «Молодец, умница, по-московски танцует».
 И она вспомнила Кригер, Абрамову, Боголюбскую, Головкину, Семенову и многих 
других… Гельцер привыкла, имея свое мнение, сравнивать его с оценкой других, 
этому ее учили еще в былые годы Василий Федорович Гельцер и Тихомиров. 
Развернув газету через несколько дней после премьеры «Алых парусов», она 
прочитала о Лепешинской:
 «Едва ли найдется сейчас в труппе Большого театра балерина, которая могла бы 
сравниться с нею в виртуозности техники. Всякий раз, когда смотришь Лепешинскую,