кажется, что тут виртуозность классического танца достигла совершенства. Ольга 
Лепешинская не только превосходная танцовщица, она и отличная мимическая 
актриса…»
 Школа русского классического танца жила и побеждала время.

 XV. Последние годы





   И мне захочется сначала
   Все повторить в дороге той,
   Все, чем судьба меня пытала…



 С. Орлов

 Высокие окна барского особняка смотрят на улицу Пушкина.
 Здесь библиотека Всероссийского театрального общества. В дни юности Гельцер 
улица эта называлась Большая Дмитровка, и выходила она на Страстную площадь. 
Направо, вниз, к Трубной, спускался Петровский бульвар, а там дальше — 
Рождественский. Сколько хожено здесь в былые годы…
 Екатерина Васильевна танцует все реже: неудивительно — ей к семидесяти. Раньше,
 когда каждый день были обязательные занятия у палки, репетиции, спектакли, 
гастроли частые, времени не хватало. Недостает его и теперь. Заседания секции 
балетного искусства Всероссийского театрального общества, генеральные репетиции 
новых балетов в Большом театре, дебюты молодых балерин, именины друзей — жизнь 
бежит и торопится, и поспевать за ней стало трудно. А книги? Читает Гельцер 
ежедневно и не перестает удивляться, сколько еще не прочитанного! Два-три раза 
в неделю заходит в библиотеку на Пушкинской. Балерину тут любят — она всегда 
веселая, элегантно одетая, готова поддержать разговор на любую тему. Редко 
когда не встретит в читальне кого-нибудь из старых знакомых. Издали еще 
замечает седую голову Николая Дмитриевича Телешова. Сегодня в руках у него 
томик Бунина. Гельцер удобно усаживается рядом, осторожно перелистывает 
страницы. В былые годы им всем троим доводилось встречаться в 
литературно-художественном кружке. Собирались почти каждый вечер в небольшом, 
специально снятом и перестроенном помещении на углу Воздвиженки и Кисловского 
переулка. Особенно многолюдно бывало по субботам. Гельцер любила эти субботы.
 — Да, милая Екатерина Васильевна, нам есть что вспомнить, — говорит Телешов.
 …Для Гельцер наступали трудные дни: она теряла зрение. Не может Екатерина 
Васильевна, как прежде, подолгу смотреть на любимые картины, развешанные на 
стенах квартиры, и в них черпать радость и утешение. И читать сама уже не может.
 Приходят знакомые, приносят свежие журналы, новые книги и читают вслух. Она 
признательна друзьям. Но какое наслаждение самой листать страницы, перечитывать 
понравившиеся строчки, придавать каждой мысли писателя свою интонацию! Остается 
память — в ней теперь жизнь Гельцер.
 Говорят, в старости люди отчетливо помнят, что было очень давно, и быстро 
забывают события вчерашнего дня. Гельцер всегда отличалась колоссальной памятью,
 данной ей природой и развитой до совершенства спецификой профессии. Балерина 
должна помнить в деталях, малейших нюансах не только свою партию, но и партию 
партнера; если она не будет досконально знать всю музыку балета или номера такт 
за тактом, то рискует сбиться на сцене, поставить в трудное положение дирижера 
и партнера. Для Гельцер и теперь звучат все мелодии балетной музыки, как и 
тридцать, пятьдесят лет тому назад. Вот эта профессиональная память и помогала 
Екатерине Васильевне теперь жить — едва различая смутные очертания предметов, 
она внутренним, слуховым зрением видела жизнь вокруг себя.
 Время неумолимо бежит… Впрочем, как это хорошо сказал поэт: «Нет времени. Есть 
только люди, в них время, как в часах песок течет в запаянном сосуде, пока ему 
не выйдет срок». Истаивает круг близких людей…
 Трудно Екатерине Васильевне примириться с мыслью, что нет больше и Тихомирова, 
ее самого преданного друга. Она пришла отдать последний долг Тихомирову, 
попросила написать записку и прочитать на гражданской панихиде в Большом театре.

 «Спасибо тебе за все, мой дорогой и любимый друг. За нашу огромную работу, за 
твои классы, за терпимость и терпенье со мной в работе и за твою любовь к людям 
и желанье, чтобы им было хорошо. Кланяюсь тебе до земли. Катя Гельцер».
 Это было в июне 1956 года. Уходят люди, а жизнь продолжается.
 В квартире старой балерины не так многолюдно, как прежде. Живет она с дальними 
родственницами. Друзья, и старые и молодые, не забывают. Говорят о новых 
балетах. Как прав был Горский, стремясь сблизить хореографию с драмой! Теперь 
любая балерина не только танцует партию, но и играет роль, создает образ. А 
когда она, Гельцер, танцевала Медору, Саламбо, ей приходилось доказывать 
некоторым критикам свою правоту и правоту Горского. Приятно думать, что шла 
верной дорогой.
 Выдающейся балерине оказывают большое внимание, ее советами дорожат артисты 
балета, к ее воспоминаниям прислушиваются историки хореографии. И иногда, 
стараясь скрыть тревогу, спрашивают, не скучает ли она.
 — Скучаю? Нет! Вся моя жизнь сейчас со мной. В памяти живут старые друзья… Во