Развеют ветры смертный прах  [96]  .



 Поэт призывает пренебречь и яростью, и страхом… И сообщает сыгранной в 
Наваррском коллеже «Моралите» метафизическую объемность.
 Точно так же и факт заимствования им образа «чертог божества», найденного 
ранее Рютбёфом для прославления Девы Марии, сам по себе не может служить 
доказательством того, что Вийон когда-нибудь раскрывал «Девять радостей 
Богоматери». В XV веке их не читал уже никто. Однако многие символические 
названия сохранила риторика церковных проповедей. Поэт, подобно многим другим, 
черпал из общего достояния слов и выражений, еще не застывших в официально 
признанных нормах. Как и в случае с афоризмом «Чем слаще стих — тем он 
несносней».


РЕАЛИЗМ И КУРТУАЗНОСТЬ

 Иначе обстоит дело с Аленом Шартье и Эсташем Дешаном. Вийон очень хорошо 
вписывается в традицию Дешана, умершего в начале XV века поэта из Шампани, 
реалиста, близкого ему и по настроению, и по видению общества, столь же 
насмешливого и нелицеприятного. А по отношению к Шартье с его вычурностью формы 
и идеализмом содержания он, напротив, выглядит антиподом. Шартье олицетворял 
куртуазное искусство. А Вийон был воплощенным вдохновением, родившимся в 
таверне и переосмысленным клириком, который хотя и не утруждал себя в школе, но 
как-никак провел десять лет под началом магистров.
 Эсташа Дешана Вийон читал. Великие люди, названные им среди «сеньоров былых 
времен», включая и рыцаря Дю Геклена, были героями многих поэм Дешана, который, 
кстати, задолго до Вийона смешивал и эпохи, и имена знаменитостей.



   Принц, где теперь Роланд и Оливье,
   Где Александр, Артур и Карл Великий,
   Где Эдуард и прочие владыки?
   Они мертвы, они давно в земле.



 Задолго до Вийона начал Дешан пользоваться и диалогами в стихах. Когда-то он 
сделал также портрет потомственного пьянчуги с «красными жалкими глазами», 
предвосхитивший вийоновский набросок попечителя Жана Лорана. Однажды, будучи 
больным, но не собираясь еще в ту пору умирать, Дешан, дабы посмеяться над 
своими современниками, изобрел прием пародийного завещания с соответственно 
варьируемыми в нем дарами. И вот, предвосхитив щедроты Вийона, оставил он 
францисканцам свои стоптанные башмаки, а королю Франции — Лувр. Опередил он 
Вийона и в наказе похоронить его на возвышении, а также завещать пустой сундук 
или служанку.



   А когда меня Бог приберет,
   Пусть кюре мою девку возьмет.



 Вийон унаследовал эту рудную жилу и стал разрабатывать ее на свой манер. 
Перенял он у Дешана и тему завистливых языков, которые подаются в супе 
злословцам с приправой, составленной из всех ядов мира: из купороса, квасцов, 
ярь-медянки, сулемы, мышьяка, селитры… Впрочем, это средство для сплетниц 
рекомендовал еще Жан де Мён:



   Побольше языков колючих,
   Бесстыжих, ядовитых, жгучих.



 Вийон явно находился под впечатлением этого образа «Романа о Розе», когда 
говорил про «языки жгучие, красные, гадючьи», а вот что касается рецепта 
похлебки, то его он создавал не без помощи Дешана. Однако почерк у них разный. 
У Дешана — хищная утонченность:



   Вот из позеленевшей меди миска
   С похлебкою из мяса василиска,
   Вот из гнилушек и лягушек суп…  [97]