| |
если переписчики приобретали какой-нибудь текст, то это означало, что в тот
момент для этого текста существовала клиентура.
В подходе к художественной литературе, зачастую совпадающем с подходом к
области чувств, легко выделить несколько социально-профессиональных сред.
Например, буржуа столь же страстно, как и принцы, хотя и по иным причинам,
любили романы. Парламентские чиновники относились к ним более прохладно, но
зато не пренебрегали поэзией, особенно в тех случаях, когда по своей тенденции
она примыкала к какому-нибудь крупному направлению мысли, популярному либо при
дворе, либо в городе. Николя де Байе имел две книги баллад и «Роман о состоянии
мира», являвшийся, возможно, одним из «сказов» Рютбёфа или чьим-нибудь еще
аналогичным сатирическим творением. Ведь в конечном счете секретарю Парламента
отнюдь не были заказаны ни смены настроений, ни обиды…
Принадлежавшие к этому литературному жанру произведения, к которым с
недоверием относились советники — «великие магистры», как называл их Вийон, — и
которые редко встречались на книжных полках коллежей, передавали из рук в руки
безденежные и мало заботившиеся о своей карьере школяры. Хотя Вийон и черпал
свое вдохновение главным образом из наполовину художественного, наполовину
энциклопедического «Романа о Розе», эту литературу он ценил высоко. Но и тут
эрудиция его складывалась из разрозненных и косвенно полученных сведений.
Он заимствовал кое-какой материал из героических поэм — Берту, Беатрису
Прованскую, Алису Шампанскую, — но эти заимствования пришли прямиком из романов,
написанных позже, когда аристократия уже перестала быть тем, чем она была в
героические времена. Да, кстати, и из этого эпического материала взяты лишь
несколько благозвучных имен, за которыми не стояло ровным счетом ничего, равно
как и за именем «дама Сидуана», понравившегося поэту, когда он встретил его,
скорее всего, в «Романе Понтюса и прекрасной Сидуаны», причем, может быть, даже
и не в романе — нет никаких указаний на то, что Вийон его прочитал, — а всего
лишь в названии.
В действительности же рыцарство не слишком привлекало школяра. Его тоска по
героическим временам весьма поверхностна. Сколько бы Вийон ни называл
вперемешку различных ассоциировавшихся с подвигами имен, к ценностям эпической
художественной литературы он так и остался равнодушным. Фраза «Но где наш
славный Шарлемань?» нужна была поэту лишь из-за необычайной красоты стиха.
Король франков был Вийону в высшей степени неинтересен, и, похоже, ему
абсолютно ничего не приглянулось даже в «Паломничестве Шарлеманя», героической
песне, прославлявшей подвиги короля и вдохновившей в XIII веке бальи Филиппа де
Бомануара на написание «Жана и Блонды», а в конце XV века давшей сюжетную
основу книге «Роман Жана Парижского».
Единственное, что ему действительно нравилось в эпической литературе, была
звучность имен. Это видно, в частности, и на том примере, когда он превратил
умершего незадолго до того короля Ладислава Богемского в «Ланселота, короля
Беэньи». Ланселот здесь является не свидетельством эрудиции, а признаком
снобизма.
Вкусы Вийона отражали вкусы его среды. Старого «Шарлеманя» и не столь старого
фруассаровского «Мелиадора» копировщики переписывали для замков, где
культивировалась ностальгия по рыцарским временам, да еще иногда для
какого-нибудь буржуа, приобретавшего аристократическую культуру в ожидании того
момента, когда ему удастся добиться возведения во дворянство. Что же касается
клириков и школяров, то их мечты и создаваемое ими представление о себе
ориентировались на иные ценности. «Бедного школяра» или, как он еще себя
называл, «сумасброда» Вийона не слишком влекло к этой литературной традиции,
где ничто не трогало его сердце; его столь мало интересовали интеллектуальные
конструкции вокруг короля Рене и он так сухо реагировал на ирреалистическую
поэзию анжерского двора. «Мелиадор» был полной противоположностью вийоновского
реализма.
Есть даже некоторые основания сомневаться в том, что он читал Рютбёфа, хотя
тот и является его предшественником в искусстве прислушиваться к голосу Парижа.
Рютбёф писал также и о ветрах, проносящихся над бренным миром.
Ломился в двери ветер с воем -
Ведь все друзья мои давно им
Унесены [95] .
Однако Вийон предпочел использовать в качестве рефрена для своей «Баллады на
старофранцузском» слова из одной «Моралите», сыгранной впервые в 1426 году в
Наваррском коллеже, куда в более поздние годы Вийон нередко заглядывал.
Осуществлялась ли постановка повторно? Или текст просто сохранился в памяти
кое-кого из любителей? Не исключено, что ценившие поэзию клирики продолжали
цитировать понравившиеся им стихи. Вийон взял их себе. Оригинальности он не
искал, а само заимствование лишь подтвердило надежность его вкуса.
Принц, не уйти нам от червей,
Ни ярость не спасет, ни страх,
Ни хитрость: змия будь мудрей, -
|
|
