так шутником и остался: однажды, несколькими годами позднее, он славно 
повеселился, распространив в Париже ложный слух, будто бы в город вошли 
бургундцы Карла Смелого…
 А что касается Жана Ле Лу, то он пользовался своей должностью при 
муниципалитете, чтобы грабить набережные Гревского порта. При этом он 
прославился своей грубостью. Как-то раз оскорбил некую аббатису, но то была не 
аббатиса Пурраса. И оказался в тюрьме. А в 1461 году Вийон опять вспомнил про 
ту проделку, которая поразила его воображение во времена, когда круг его 
знакомств насчитывал еще не слишком много мошенников: он вновь позаботился о 
подарке для двух расхитителей парижской живности.



   Затем, пусть Жану Лу дадут, -
   Он парень с виду неплохой,
   Хотя на самом деле плут
   И, как Шолет, хвастун лихой, -
   Собачку из породы той,
   Что кур умеет воровать,
   И плащ мой длинный — под полой
   Ворованное укрывать  [68]  .



 В том 1456 году Франсуа де Монкорбье исчез раз и навсегда. Ставя подпись под 
стихотворением либо представляя какой-нибудь фарс на сцене, он никогда не 
вспоминал еще сохранившуюся в списках французской нации фамилию Монкорбье, 
равно как и Де Лож и Мутон, те фамилии, которые пригодились лишь раз. И для 
себя, и для остальных он окончательно превратился в Франсуа Вийона.
 Гийом де Вийон — напомним, что частица «де» указывает не на принадлежность к 
дворянству, а на то место, откуда человек родом, — тоже все предал забвению. 
Франсуа опять поселился в доме при церкви Святого Бенедикта, откуда ему был 
слышен звон колокола Сорбонны в час, когда оповещали, что пора гасить свет. 
Наступила осень 1456 года. Закрылись оконные ставни. И вот заскучавший школяр 
взял в руки тетрадь.



   В год века пятьдесят шестой
   Я, Франсуа Вийон, школяр,
   Бег мыслей придержав уздой
   И в сердце укротив пожар,
   Хочу свой стихотворный дар
   Отдать на суд людской, — об этом
   Писал Вегеций, мудр и стар, -
   Воспользуюсь его советом!
   В год названный, под Рождество,
   Глухою зимнею порой,
   Когда в Париже все мертво,
   Лишь ветра свист да волчий вой,
   Когда все засветло домой
   Ушли — в тепло, к огню спеша,
   Решил покончить я с тюрьмой,
   Где мучилась моя душа  [69]  .



 Он развлекался. Вегеций и его «Книга рыцарства» не имели никакого отношения к 
его медитациям и являлись лишь данью традиции, согласно которой ни один 
уважающий себя клирик не начинал выполнять задание, не упомянув в первую 
очередь кого-нибудь из древних. Для любого рассуждения требовался фундамент, а 
таковым мог быть лишь «авторитет». Вийон, притворившийся послушным учеником и 
приготовившийся отказать по «Завещанию» отсутствовавшее у него имущество, 
просто-напросто пародировал своих учителей. Он подражал также стилю нотариусов 
и насыщенных софизмами «преамбул» буржуазных завещаний. Вийон приступал к 
написанию пародии на общество, причем, создавая эту пародию, он говорил только 
о Вийоне.




 ГЛАВА X. Скажу без тени порицанья…




МУЖ В ЛОВУШКЕ

 Любить. Вроде бы Карл Орлеанский все сказал человеку XV века о любви, но кузен 
короля жил в том обществе, где мечта о даме сердца не имела ничего общего с