Неплатежеспособному и бездомному школяру после всего этого не оставалось 
ничего иного, как расплачиваться с Тюржи звоном несуществующих монет и 
отказывать ему по завещанию право на занятие должности старшины, право 
абсолютно мифическое, потому что для избрания в старшины нужно было иметь 
статус буржуа, коим Вийон не располагал, а Тюржи располагал. Поэт сообщал, что 
он говорит по-пуатвенски, сообщал это для того, чтобы Тюржи не питал особых 
иллюзий относительно его платежеспособности. «Говорить по-пуатвенски» означало 
не иметь постоянного жилья. Он не хотел признаваться, где он ночует. Для сына 
Парижа область Пуату была страной, расположенной за тридевять земель…



   Кабатчику Тюржи Робену
   В уплату долга передам
   Права на должность эшевена,
   Но пусть меня отыщет сам!
   Рифмую с горем пополам
   Каким— то слогом деревенским, -
   Должно быть, вспомнил я двух дам
   С их говорком пуатевенским.  [59]  





ВИНО И ГЛИНТВЕЙН

 У Тюржи и его коллег пили и хорошее вино, и плохое. Все зависело от хозяина, 
от клиентуры да и от времени года тоже. Дело в том, что хранилось вино недолго, 
и то, что пили после ярмарки Ланди в ожидании нового урожая, сильно уступало по 
качеству тому, что пили зимой, когда вино еще сохраняло всю свою крепость. 
Первые сорта вин, поступавших на столы и подмостки парижских таверн, 
доставлялись туда в сентябре и особенно в октябре из окрестных мест; назывались 
они «винами Франции», причем в XV веке до их вырождения в XVII и XVIII веках 
считались весьма приличными винами. Попадались в этих поступлениях среди 
прочего и вина из Конфлана, Витри, Флери-ле-Кламар, из Фонтене-су-Банье, 
переименованного впоследствии в Фонтене-о-Роз, из Монтрёй-су-Буа. Это были 
отвратительнейшие вина. Очевидно, именно их имел в виду Вийон, когда говорил в 
«Большом завещании» о вине, предназначенном для варки волчьих голов — то есть 
чего-то еще менее съедобного, чем «мясо для свинопасов», — великодушно 
завещанных капитану парижских лучников… В плохие годы в этих местах делали 
очень легкие, с малым содержанием спирта, очень кислые вина, которые, чтобы 
уменьшить их кислотность, пропускали через мел. Вийон оставил десять мюидов 
такого вина буржуа Жаку Кардону, дабы его оскорбить. А когда год выпадал 
солнечный, то в тех местах делали либо достаточно крепкое белое вино, либо 
темно-красное вино «морийон», продиравшее самые бронированные глотки и 
оставлявшее неоднозначные воспоминания на языках знатоков.
 Из винограда, собранного на склонах холмов, расположенных на юго-западе от 
Парижа, вино получалось лучшего качества. Большое количество вина поставлялось 
в парижские таверны из Кламара, Медана, Ванва, Исси. Оно стоило от пяти до 
шести экю за мюид, тогда как вино с соседних равнин стоило от двух до четырех 
экю.
 Все это доставляло клиентам не одно лишь радостное опьянение. Однако при такой 
цене — и к тому же в кредит — завсегдатай мог пить круглый год. Общую картину 
дополняли еще некоторые таланты трактирщиков, которые, когда вино было слишком 
уж скверным, так или иначе его перерабатывали. Они смешивали разные сорта вин, 
добавляли в вино воды, крепили вино, добавляли в него сахар либо мед. Так, в 
частности, поступил в начале 1460 года суконщик Анри Жюбер, весьма известная и 
в своем квартале, и в ратуше личность, человек, чей особняк стоял как раз на 
Гревской площади, в двух шагах от «Дома со стойками». Жюбер договорился с Реньо 
де Бланки, суконщиком из Амьена, о том, чтобы привезти в Париж четыре мюида 
вина неизвестно из каких мест. Небольшая сделка между двумя суконщиками, 
выходящая за рамки обычных коммерческих связей? Маловероятно. Четыре мюида 
наверняка предназначались для личного потребления: два мюида для Амьена и два — 
для Парижа. Система цехов, ставившая провинциалов в невыгодное положение при 
использовании ими речных путей, потворствовала такого рода операциям в тех 
случаях, когда принадлежавший к цеху парижанин за плату либо даром позволял 
пользоваться своими прерогативами «чужаку», чаще всего являвшемуся его 
компаньоном или коллегой. Два вышеупомянутых суконщика понимали друг друга как 
никто. Однако в этом конкретном случае вино не поступило в распоряжение 
«французской компании». Все вино было доставлено парижанину Жюберу. Вот какая 
тут произошла загвоздка: вино оказалось одним из наихудших. И тогда два друга 
решили его продать. Чем пить плохое вино, лучше уж было вернуть себе 
затраченные на него деньги. А поскольку у жидкости был «слабый цвет», то Жюбер 
поручил своему другу Бланжи сделать ее более представительной: речь шла только 
о том, чтобы вино «подкрасить и приготовить». Предполагалось, что тогда 
операция по продаже пройдет более успешно.
 Покупателем оказался трактирщик Жан де Мезьер, человек, либо сам обладавший