Вовсю шли разговоры о реабилитации Орлеанской Девы, некогда выпровоженной из 
Парижа через ворота Сент-Оноре и впоследствии сожженной англичанами. О том, что 
суд в Руане состоял из французов и что магистры Парижского университета играли 
в нем важную роль, в разговорах старались не вспоминать. Судьи Жанны д'Арк 
совершенно утратили память, а вместе с ними и многие другие тоже все забыли.
 В тот час, когда в 1455 году на Париж, отмечавший день Тела Господня, 
опустилась вечерняя прохлада, над выставленными на улицу скамейками не витало 
ни угрызений совести по поводу былой драмы, ни опасений, что в скором будущем 
разразится гражданская война, опасений, ассоциировавшихся у политиков с местным 
бунтом принца Луи, будущего короля Людовика XI. В разговорах вокруг 
опорожнявшихся кувшинчиков речь в основном шла о ценах на капусту и на лук, о 
погоде, способствующей либо мешающей жатве, и о том, что вкус вина уже не тот, 
что был несколько месяцев назад.
 Поскольку говорили за столом не меньше, чем пили, а между делом заходили еще 
посмотреть, как идут дела у соседа, то новости распространялись быстро. Причем 
слухи преобладали над достоверной информацией. Потом, по мере того как гасли 
костры и девушки утрачивали свою невинность, утомленные горожане шли спать, 
вспоминая, что им было кем-то сказано о стоимости праздника. Независимо от того,
 брал ли на себя расходы город или же король, парижане-то знали, кому придется 
расплачиваться. Только неимущие школяры и не имеющие даже собственного 
инструмента подмастерья веселились бесплатно, и никакие заботы не омрачали их 
сознания. В регистрах фиска первые вообще не значились, а напротив фамилий 
вторых указывалось «Nihil», то есть «ничего». Хотя в такой поздний час многие 
ни о чем не думали — они были просто пьяны.


ТАВЕРНЫ И ПОДМОСТКИ

 Понятие «таверна» парижане толковали довольно широко. Таверны располагались 
чуть ли не рядом с каждым домом, особенно когда в сезон молодого вина парижские 
буржуа получали от старейшины торговцев разрешение продавать избыток их 
собственной продукции. Дело в том, что у парижан были виноградники и нередко 
объем беспошлинно ввозимого ими в город вина превосходил количество, 
необходимое им для семейного потребления. Похоже, некоторые злоупотребляли этой 
привилегией и сознательно ввозили в Париж вина больше, чем нужно, заранее 
предназначая его для продажи. Когда какому-нибудь школяру родители присылали в 
два раза больше вина, чем он мог выпить вместе с друзьями, то вино это 
превращалось в денежное вспомоществование, получаемое благодаря либеральной 
торговой системе. Это видно на примере юного Филипа Ле Руайе, против которого в 
1452 году фиск возбудил дело из-за продажи им десятка гектолитров вина, а также 
на примере одного студента из коллежа Лизье, которому в 1458 году пришлось 
признаться, что из двенадцати бочек, то есть из сорока восьми гектолитров, 
ежегодно привозимых им после каникул в Париж, половина предназначалась для 
продажи.
 Что же касается братьев Этьена и Ги де Шамле, то они привезли четыре бочки 
вина из Оверни и в начале 1461 года продали их за 36 экю, но им не удалось 
воспользоваться своей привилегией школяров и продать Николя Кену еще две такие 
же бочки, принадлежавшие, как выяснилось, их братьям Жану и Жильберу, имевшим 
официальные патенты торговцев вином. Общее вино? Общие дела? Королевский 
прокурор воспринял ситуацию иначе. Однако разбирательство затянулось, и потом 
оказалось, что не стоит связываться со всем университетом из-за каких-то 36 экю.
 Не удалось конфисковать и две спорные бочки. Их к тому времени уже 
давным-давно выпили. В результате в июле два виноторговца заплатили только сто 
су штрафа. Школяры торжествовали.
 В конце концов таким использованием университетских привилегий заинтересовался 
папа. 16 мая 1462 года он запретил всем клирикам участвовать в торговле вином. 
Однако, насколько эффективным оказался этот запрет, сказать трудно.
 Называть вещи своими именами никто не хотел. В Париже «устраивать таверну» не 
означало заниматься торговлей. Даже располагавшиеся на площади Мобер кармелиты 
и те, как только поступало молодое вино из их владений, тоже устраивали таверны.
 «Устраивать таверну» — это означало быть парижанином и иметь виноградники. 
Иметь таверну, то есть содержать питейное заведение, означало совсем другое.
 Такие владельцы таверны платили налог и на протяжении всего года поили парижан 
как на месте, так и продавая вино на вынос. Их скамейки и их подмостки, то есть 
служившие столами настилы из досок, являлись инструментами социальных 
взаимосвязей для всех тех, кто не имел возможности принимать гостей дома. 
Таверна была местом, где люди беседовали, исповедовались, веселились. Там 
устраивали заговоры против правительства и против прево. Там перекраивали мир.
 Гийбер де Мец, описавший Париж начала XV века, насчитал их четыре тысячи. 
Думается, однако, что их было все-таки не больше четырехсот. По данным 
сборщиков податей с вина, в 1457 году существовало двести постоянных таверн и 
около сотни временных. Они были более или менее равномерно рассредоточены по 
всему городу при заметном увеличении их количества на главных артериях города, 
таких, как улицы Сен-Жак и Ла Арп на левобережье, Сен-Дени и Сен-Мартен — на 
правобережье, а также в причудливом сплетении маленьких улочек вокруг 
центрального рынка и Гревской площади, у Монмартрских ворот и у ворот 
Сент-Оноре, а также на подступах к аббатству Сен-Поль.
 Некоторые таверны были знамениты. Во времена Вийона все без исключения знали 
таверну «Сосновая шишка» на пересекавшей остров Сите улице Жюиври, равно как и 
таверну «Большой Годе» на Гревской площади. Ну а другие таверны обрели