пансионе школярам давали за их деньги здоровую и разнообразную пищу. Можно 
совершенно не сомневаться в том, что к доходу от преподавания хозяева педагогии 
присовокупляли кое-какие суммы, сэкономленные на пансионе. Дело это считалось 
выгодным, и хозяева при случае не ленились обойти таверны и трактиры, дабы 
навербовать там учеников. Причем, несмотря на конкуренцию, эти странные 
«педагоги» договаривались между собой, чтобы не сбивать цены.
 Заботами славного капеллана будущий Франсуа Вийон от близкого знакомства с 
педагогами оказался избавлен. В противном, случае эта разновидность торговцев 
супом и уроками непременно получила бы в «Завещании» свою долю. Не принадлежал 
он и к числу привилегированных учеников, попадающих в коллеж; для этого 
потребовались бы иные рекомендации помимо тех, что могли дать «бедная» женщина 
и добрый второразрядный капеллан.
 Однако не относился он и к категории не имеющих постоянного жилья студентов, 
которые ночевали на постоялом дворе по десять человек в комнате, а остальное 
время проводили под открытым небом или прячась под навесом. Его место, место 
маленького клирика маленького капитула святого Бенедикта, находилось посредине 
между двумя крайностями. Он имел гарантированные жилье и пищу, но обязан был 
ежедневно рано-рано отправляться на улицу Фуарр и слушать там учителей, 
толковавших творения святого Исидора Севильского и Сенеки. Составленное им 
тогда представление о привилегиях нашло впоследствии отражение в стихах, где 
поэт рассказал о тех самых что ни на есть реальных, не переутомлявшихся в 
юности стипендиатах коллежей, чьи пренебрежительные взгляды он не раз ощущал на 
себе всего несколько лет назад.
 Почему он выбрал в качестве объекта своей сатиры коллеж Восемнадцати клириков? 
Знал ли он, что это старейший коллеж? Знал ли он, что коллеж находился в тот 
момент в стесненных обстоятельствах? А может быть, он завещал двум старым 
каноникам из Собора Парижской Богоматери стипендии этого коллежа, чтобы просто 
посмеяться, поскольку коллеж принадлежал капитулу того же собора, а скромные 
подопечные с улицы Сен-Жак самым наисердечнейшим образом ненавидели своих 
покровителей, этих купающихся в роскоши каноников. В момент написания «Большого 
завещания» Вийон пытался найти себе какое-нибудь приличное занятие и поэтому 
был вдвойне заинтересован сделать комплимент тем, кто его приютил, упомянув о 
других, о тех, чья жизнь протекала в праздности…



   Я им стипендию найду
   Всем возраженьям вопреки,
   Пусть по три месяца в году
   Они не дрыхнут как сурки.
   Попомнят эти старики,
   Как сладко спится молодому:
   Ночные бденья нелегки
   Тем, кого старость клонит в дрёму.  [42]  





СХОЛАСТИКА

 Стало быть, Франсуа де Монкорбье оказался в списках учеников факультета 
«искусств», а точнее, одной из школ французской нации. Так распорядилась сама 
судьба. «В Париже, что близ Понтуаза, я, Франсуа, увидел свет…» Он родился не 
пикардийцем, не нормандцем и не немцем, а французом. А дальше все пошло своим 
чередом.
 Программа была простая: логика и еще раз логика. Искусства мыслить, в тех 
различных формах, какие оно приняло в античные времена, вполне хватало на 
восемь-десять лет учебы на факультете «искусств». От традиционной классификации 
семи «свободных искусств» как фундамента знания, начиная с понимания и кончая 
выражением, в университетской практике почти ничего не осталось. Тривиум — 
грамматика, риторика и диалектика — складывался из практических упражнений, 
сводившихся прежде всего к диспутам, где аргументация терялась одновременно и в 
формализме, и в гвалте. Квадривиум — арифметика, геометрия, астрономия, музыка 
— состоял из комментированного чтения нескольких «авторитетов» вроде Аристотеля 
и Боэция. Ну а синтез был личным делом учащихся. И удавался он лишь немногим.
 Схема схоластического урока известна достаточно хорошо. Преподаватель 
находился на своей кафедре регента, облаченный в черную мантию с подбитым 
беличьим мехом капюшоном. Он прочитывал параграф. А потом излагал свое 
толкование этого параграфа, то есть обращал внимание на логические переходы в 
тексте и на компоненты аргументации. Брал фразу за фразой, анализировал 
содержавшиеся в них идеи, по-своему формулировал их и, развивая, пояснял. 
Однако подобное медленное чтение не становилось поводом ни для обобщающего 
взгляда на все произведение, ни для осмысления одних его положений с помощью 
других. Каждый элемент речи рассматривался как изолированное целое.
 Иногда учитель отдавал предпочтение «проблемам». Он извлекал из текста 
какое-нибудь высказывание, сопоставлял его с противоположным утверждением либо 
указывал на содержащееся в нем самом противоречие и предлагал исчерпывающую 
гамму аргументации и контраргументации. Тут во всеоружии формальной логики в 
игру вступал силлогизм. И все рассуждения превращались в единую цепь