Затем, даю Мишо Кюль д'У
   И досточтимому Таранну
   На разговение по сотне су
   (Пусть примут их как с неба манну),
   А также сапоги из красного сафьяну.
   Взамен я жду от них любезность:
   Чтоб поклонились, встретив Жанну
   Или другую непотребность  [34]  .



 Крупные торговцы, специализировавшиеся на сукне и мехах, на соли и зерне, 
откупщики королевских податей и муниципальных налогов, наследные владельцы 
Большой бойни — все эти тузы парижской коммерции, нещадно эксплуатировавшие 
наемных рабочих, находились от поэта на очень большом расстоянии. А вот 
ростовщики, напротив, были совсем рядом. Вийон знал ростовщиков, выдававших — 
либо отказывавшихся выдать — один навсегда уходящий от них экю за книгу, 
стоившую три экю, или за кольцо, стоившее десять экю. Их лавочка была местом 
несчастья, где бедняк за каких-нибудь шесть денье оставлял потрепанное одеяло 
или старенький плащ.
 Вот им— то от Вийона достается как следует. Он нарисовал карикатуру на троих 
из них: на зловещего Жана Марсо, на изворотливого Жирара Госсуэна и на 
сомнительного бакалейщика Николя -или Колена — Лорана, вроде бы имевшего 
неплохую репутацию, коль скоро он являлся старшиной, но на которого, однако, по 
всей видимости, у поэта была какая-то личная обида.
 В 1461 году бедняки Парижа желали разорения Жану Марсо. Да и обеспеченные 
парижане тоже потирали руки, когда за него взялось правосудие. Одни упрекали 
его за слишком высокие проценты, другим не нравилось то, что у него в доме 
открыто жили его содержанки. Все потешались над его отороченными куницей 
мантиями и над его шапочкой, украшенной «амурной тесьмой». Сначала его посадили 
ненадолго в тюрьму, откуда ему удалось выйти под залог в десять тысяч ливров: 
король как бы получил с него выкуп… прежде, чем отправить в Бастилию под другим 
предлогом.
 Именно над этими тремя старцами, над тремя ростовщиками, составившими свои 
состояния в разгар английской оккупации, издевался Вийон, называя их «тремя 
бедными маленькими сиротками». Вот с ними-то у поэта действительно были личные 
счеты. В «Большом завещании» им посвящено целых восемь строф, то есть 
шестьдесят четыре строки!
 Высмеивал он их еще в «Малом завещании». Причем назвал их по имени, без чего 
мы не смогли бы понять «Большое завещание». Там он оставлял им скудные 
пожертвования, вполне соответствующие скупости ростовщиков.



   Ну что ж, скупиться я не стану!
   Всем — Госсуэну-бедняку,
   Марсо и добряку Лорану -
   Я подарю по тумаку
   И на харчи — по медяку:
   Состарюсь я, пройдут года,
   Мне будет сладко, старику,
   Об этом вспомнить иногда  [35]  .



 В конце ирония становилась еще более злой. Ведь трем «маленьким сироткам» 
тогда было уже под семьдесят. А Вийону — двадцать пять. И вот он пишет:



   Пусть славно поедят они,
   Я буду стар уже тогда  [36]  .



 Нетрудно понять, чем должны были бы питаться «детки» во времена состарившегося 
Вийона. Во французском языке уже тогда существовала поговорка «есть одуванчики 
со стороны корня», то есть лежать в могиле, и мораль стихов была понятна любому 
парижанину.
 Пять лет спустя в «Большом завещании» поэт вернулся к теме «Малого завещания». 
И сходство формулировок таково, что понять, о ком идет речь, не составляет 
труда. Однако за истекшие годы Вийон познал нищету, и это ожесточило его еще 
больше. Поэт сразу сообщает, что за время его отсутствия «сиротки» на пять лет 
постарели, и он как бы удивляется этому. Они стали богаче, отчего тема их 
бедности звучит еще ироничнее. Поэт признает за ними лишь одно качество: ум. У 
них, по его словам, не бараньи мозги. Однако как же они своими умственными 
способностями распоряжаются?