помощью посредников и контролеров, доходы складывались в общую копилку и затем 
делились, места на рынке распределялись по жребию, на пути деловой активности 
ставились препоны.
 Маклеры поровну распределяли между собой работу, а потом дошли до того, что 
стали просто распределять доходы от маклерства. Глашатаи, в чьи обязанности 
входило объявлять на перекрестках цены на вино и имена умерших за день людей, в 
конце концов, чтобы всем была работа, стали ограничиваться именем одного 
покойника на каждого.
 В том же 1458 году, отстаивая свое право сосчитать сотню жердей, ввезенных 
одним парижским виноградарем, подрались два «присяжных считальщика и меряльщика 
дров». Жан Лe Марешаль принялся уверять, что подошла его очередь; к тому же ему 
уже приходилось считать жерди. А Гийом Ле Каррелье, не обращая никакого 
внимания на его слова, принялся считать жерди, как будто все права были на его 
стороне, причем стал считать громким голосом и пересчитал их три раза подряд.
 Все это происходило в порту при свидетелях, из которых трое были коллегами 
спорящих. Ле Каррелье «обнаружил свой дурной характер». Иными словами, 
оказалось, что правда была на стороне его соперника. А кроме того, он дерзко 
выражался, обзывал коллегу, уже получившего две серебряные монеты и не 
собиравшегося отдавать их «ворам».
 Было решено, что Ле Каррелье «человек вздорный и весьма вредный». Его 
спровоцировали на ссору, потому что он проживал не на Гревской площади. И вот в 
один прекрасный день ему пришлось говорить «спасибо» своему конкуренту, 
«испрашивать прощения» прямо в ратуше. Для того чтобы сцена прощения прошла как 
полагается, ему даже пришлось «отступиться» от выкрикнутых им оскорблений. 
Однако сумму штрафа в двадцать су тут же низвели до пяти су, потому что Ле 
Каррелье был беден. На таком мелком паразитизме, от которого кормились 
некоторые парижане в ущерб разрушаемой всеми сообща торговле, много заработать 
было невозможно.
 Впрочем, иногда торговцам удавалось восторжествовать над деятельностью 
некоторых совсем уж ненужных посредников. Например, торговцы дровами 
пользовались и даже злоупотребляли своей привилегией самим разгружать ежедневно 
определенное количество дров. «Присяжного считальщика и меряльщика дров» 
следовало нанимать для большого количества дров, а не для двух-трех поленьев. 
Однако в феврале 1459 года считальщики пожаловались, что торговцы толкуют это 
правило малого числа в свою пользу: берут «некоторое большое число компаньонов 
и каждый из них несет пять-шесть поленьев на шее и на крюках», и в результате 
судно оказывается разгруженным прежде, чем стоявший с дровяной мерой в руке 
дежурный считальщик успевает что-либо измерить. Другими словами, торговцы 
прилагали все усилия, чтобы обмануть присяжных, обязательных и дорогостоящих 
посредников.
 Поэтому взаимопомощь при разгрузке оказалась под запретом. На сей счет у 
торговцев был неотразимый аргумент: мошенничество причиняет ущерб общественному 
благу. Коль скоро количество принесенного таким способом на рынок товара 
невозможно измерить, то невозможно контролировать и цены.
 Постепенно в этой коллективной борьбе против конкуренции стали обнаруживаться 
признаки мальтузианства. Экономическое общество замыкалось в себе. Горе 
опоздавшему. Ушли в прошлое времена, когда в мир лавок и мастерских можно было 
проникнуть благодаря лишь таланту и настойчивости. В деловых кругах боялись 
риска, ненавидели новичков и инициативных людей и проводили политику: Париж — 
парижанам, а лавки — лавочникам.
 Перед честолюбивыми людьми воздвигались барьеры, причем тем более строгие, чем 
ниже находился уровень коммерческой либо ремесленнической деятельности. Ведь 
никакое коллективное давление, никакая регламентация не в состоянии помешать 
самому лучшему ювелиру набрать большое количество заказов от прелатов и принцев,
 а модному художнику — заказов на портреты и запрестольные образа. И каким бы 
примитивным ни было предпринимательство, деловые круги еще не совсем забыли 
времена, когда — всего полвека назад — генуэзцы и луккийцы диктовали свои 
законы. Правда, у тех были офранцуженные имена. Дино Рапонди, доверенное лицо 
герцога Бургундского, превратился тогда в Дина Рапонда, а у семейства 
Бурламакки фамилия стала звучать Бурлама. Однако ассимиляция оказалась все же 
неполной, что подтвердил их поспешный отъезд в момент кризиса. На парижском 
рынке простой расчетной операции было недостаточно ни для того, чтобы получить 
заказанные где-нибудь на Востоке товары, ни для того, чтобы перевести деньги 
куда-нибудь во Флоренцию или в Брюгге. Талант и связи небезуспешно играли тогда 
против равенства. Они продолжали играть свою роль и в описываемый нами период.
 Однако законы, действовавшие в сфере торговли, изменились. В мире, где на 
вершине оказались трикотажники, можно было довольно легко перекрыть пути 
излишне предприимчивым кандидатам. От их отсутствия не страдали ни рынок, ни 
клиентура.
 Везде, начиная от рукоделен под открытым небом и кончая торговыми рядами, 
буржуазия дружно сковывала действия «коробейников» и препятствовала возвышению 
людей, получавших зарплату, — в обоих случаях проявлялась одна и та же 
закономерность. Нужно было держать оборону на флангах и опережать удары снизу. 
Уставы ремесленников ограничивали количество учеников и тем самым укрепляли 
власть мастера над своими собственными учениками. Таким способом снижалось 
напряжение, которое от развязывания инициативы непременно бы усилилось. 
Приобретение статуса мастера все больше затруднялось, а связанные с этим траты 
делали подобную возможность для человека, не являвшегося сыном мастера, все 
более иллюзорной.
 Впрочем, случалось, что небольшими предприятиями вполне успешно управляли