стимулировавшуюся как близостью моря, так и растянувшимися на целый век 
конфликтами, во время которых Нижняя Сена зачастую оказывалась в одном лагере, 
а Париж — в другом. Тур воспользовался тем, что принцы перебрались в долину 
Луары, и завладел некоторыми еще недавно считавшимися традиционно парижскими 
рынками. Лион превратился в исключительно важный международный торговый центр, 
где перекрещивались дороги, ведущие к альпийским перешейкам, с приронским путем,
 ведущим к Средиземному морю. Что же касается государства Филиппа Доброго, то 
оно имело теперь два полюса — бургундский и нидерландский — и на карте его 
торгово-финансовых связей Париж занимал более чем скромное место. Дижон и 
Брюссель были связаны между собой прямой дорогой.
 Во времена Вийона уже почти никто и не вспоминал, что когда-то папские 
сборщики, занимавшиеся гасконскими провинциями, отправляли деньги в Авиньон из 
Парижа, что когда-то герцог Беррийский считался одним из главных клиентов 
парижских ювелиров, а герцог Анжуйский заказывал аррасские гобелены в Париже. А 
главное, ушли в прошлое те времена, когда все сколько-нибудь значительные 
представители французской знати должны были из опасения, что их забудут, 
проводить несколько месяцев в году в Париже, ушли в прошлое те времена, когда 
Бургундия и Фландрия, Бретань и Арманьяк, не говоря уже о Наварре Карла Злого, 
управлялись с берегов Сены.
 Парижские финансы так и не оправились после отъезда ломбардцев. Так во Франции 
называли и генуэзцев, и флорентийцев, и сиенцев. Начиная с эпохи Филиппа 
Красивого они были главными импортерами иностранных капиталов и крупными 
поставщиками предметов роскоши. В основном именно они иногда в качестве менял, 
иногда в качестве торговцев предоставляли и долгосрочные кредиты на организацию 
предпринимательской деятельности, и краткосрочные потребительские кредиты. И 
именно они сделали из Парижа центр финансовых операций, в которых участвовали 
многочисленные компании, и одновременно превратили его в центр экономической 
информации.
 Столица Карла V и даже еще столица Карла VI была городом, куда прибывали 
деловые люди и гонцы, где циркулировали идеи, где перекрещивались интересы.
 В конце XIII века самым большим состоянием в Париже было состояние финансиста 
Гандуфля д'Арселль, с которого брался налог 142 ливра 10 су, в то время как 
налог среднего парижанина составлял десять-двадцать су. Следом за ним шел 
королевский банкир Муше, или Мушато Гвиди деи Францези. В 1296 году из ста 
пятидесяти восьми налогоплательщиков, плативших налог, превышавший десять 
ливров, было сорок три иностранных, в большинстве своем тосканских, компаний 
или торговцев.
 В конце XIV века и в начале следующего века из-за раскола и из-за ссоры с 
Флоренцией многие из них уехали. Внесли свой вклад и приступы ксенофобии. По 
существу, эти приступы явились вспышками ярости, направленной против богачей, 
кредиторов, ростовщиков. Так что Париж опустел. После сильных бунтов 1418 года 
ломбардцев в Париже не осталось, за исключением немногих ассимилировавшихся, 
почувствовавших себя французами и зачастую уже больше не занимавшихся 
финансово-торговыми операциями.
 Генуэзец Жан Сак остался в одиночестве, но в 1436 году, когда ушли англичане, 
его позиции тоже оказались полностью подорванными, потому что, будучи 
финансистом Бэдфорда, он олицетворял ненавистную налоговую администрацию.
 В Париже 1450-х годов кое-какие иностранцы время от времени, естественно, 
появлялись. Однако обычно ненадолго. А те, кто хотел там обосноваться, 
старались держаться поближе к королю, то есть там, где принимались важные для 
деловых людей политические и экономические решения — война либо мир, учреждение 
той или иной ярмарки, — оперативное знание которых стимулировало инициативу. 
Два торговца из Бургоса, выгрузившие 30 августа 1458 года в порту у Гревской 
площади две тысячи шестьсот тюков кастильской шерсти, явились исключением. Они 
привлекли на некоторое время к себе внимание, но вторично не появились.
 А вскоре после того итальянец Кьярини, делая учебник экономической географии 
для деловых людей, поместил Париж… во Фландрии.
 Правда, причины этой ошибки понять, в общем-то, нетрудно: парижский рынок был 
всего лишь пунктом встречи всех товаров определенного региона, притягательная 
сила которого объяснялась наличием в нем системы судоходства на Сене и ее 
притоках. А в структуре более важных торговых маршрутов, берущих начало в 
Брюгге, в Антверпене и предназначавшихся для пряностей, для квасцов, равно как 
и для финансовых бумаг, Париж был всего лишь одним из континентальных 
перевалочных пунктов.
 На все усиливавшуюся изоляцию Парижа французы реагировали так же, как 
иностранцы. Они устремлялись в иные края, поскольку, хотя на парижский рынок и 
попадали кое-какие товары — вино, соль, зерно, сукно, оружие, — сам этот рынок 
был настолько маломощен, что не обеспечивал потребности даже северной части 
королевства. Жак Кёр, финансист Карла VII, в Париж почти не заглядывал. 
Демонстрируя результаты своей коммерческой деятельности, он обзавелся 
собственными особняками в Бурже, Туре, Сен-Пурсене, Лионе и Монпелье, но при 
этом не считал необходимым иметь дом в столице.
 Предоставим слово цифрам. В Париже 1420 года менялы по размеру своих состояний 
находились еще на первом месте, впереди торговцев, за которыми шли владельцы 
книжных лавок, суконщики, ювелиры и бакалейщики. Тогда же, в 1420 году, из 
четырех старшин, заседавших в ратуше, все четверо были менялами. Тридцать лет 
спустя все изменилось. Должность городского старейшины в 1450 году занимал 
королевский чиновник, а из четырех старшин один был менялой, один — суконщиком, 
один — бакалейщиком и один — нотариусом. А еще через десять лет королевские 
чиновники полностью овладели ратушей. Одновременно в иерархии состояний на