и приставляемых к главному в зависимости от количества гостей. Рассаживались 
приглашенные на двух-трех скамейках — причем у одной из них могла быть спинка — 
с обитыми шелком или шерстью сиденьями, в то время как сам хозяин восседал на 
кресле с потемневшими от времени подлокотниками и с высокой, иногда резной 
спинкой. Перед камином стоял металлический экран. Для посуды и всего остального 
вполне хватало буфета с двумя, тремя или четырьмя дверцами и нескольких 
сундуков. Ассортимент находившейся в зале мебели завершал открытый поставец, 
подчеркивавший желание хозяина продемонстрировать свою серебряную или оловянную 
посуду.
 Столовое белье встречалось редко: несколько «рушников» в кухне, несколько 
посконных или льняных скатертей для праздничного стола. Верхом роскоши 
считались изделия из узорчатой или, как ее называли, «дамасской» льняной ткани.
 В спальне роскошь была не столь редка. Ложе состояло из деревянной рамы 
кровати, которая покрывалась драпировкой, из тюфяка на тесьмах и из набора 
простыней, покрывал и одеял. О богатстве судили по разнообразию шерстяных одеял.
 «Покрывало из индийской тафты с подкладкой из зеленого полотна с красной 
вышитой розой посредине» — подобную роскошь мог себе позволить Николя де Байе, 
но никак не Гийом де Вийон, у которого не было также и сменных матрацев — 
шерстяной на зиму и хлопчатобумажный на лето, — что свидетельствовало о 
наивысшем комфорте. Однако постель была немыслима без многочисленных перьевых 
либо пуховых подушек — спать приходилось почти сидя — и полотняных либо 
саржевых занавесок, немыслима без «балдахина и заголовка». На время сна 
занавески задергивали, что наравне с ночным колпаком создавало чувство 
защищенности и уюта, необходимое не только мирянам, но даже и самым мудрым 
церковнослужителям, поскольку внутри дома, как и в других местах, не стихала 
коллективная жизнь и человек никогда не оставался в полном одиночестве. Хорошо 
было почувствовать себя у себя дома хотя бы в постели.
 Интерьер буржуа Жана Жоливе был приблизительно таким же. В центре первого 
этажа находилась столовая со столами, скамьями, сундуками. К столовой примыкала 
кухня с ларем, где хранились и продукты, и посуда. За столовой находился 
кабинет, где тоже стояли скамейки, сундуки и лари, а также «деревянная конторка 
с дверцей». С этой же стороны была еще небольшая кладовая с открывающейся в сад 
дверью, и в этой кладовой находилась главным образом ненужная в данный момент 
мебель.
 На первом этаже у Жана Жоливе была спальня, окна которой выходили на улицу 
Сен-Жак. Она выглядела достаточно хорошо меблированной: «ложе из дерева с 
тесьмой и окаймлением», стол, несколько скамеек, несколько ларей. А роскошь 
была представлена «креслом резным со спинкой и с просветами вверху» и «буфетом 
с двумя панно и одной дверцей».
 Имелся в спальне и платяной шкаф. Рядом находилась маленькая спальня с двумя 
кроватями для родственников и друзей, выходившая окнами в сад, а чуть подальше 
— еще одна, последняя на этом этаже, с окнами во двор. Над этим этажом 
возвышался чердак, а еще выше — самый высокий на этой улице щипец крыши. Запасы 
белья хранились в «моечной», располагавшейся в задней части помещения.
 И Байе, и Жоливе имели в доме модное в то время белье, посуду и меха — все то, 
что выглядело роскошью, доступной лишь зажиточным горожанам. Например, у 
каноника было восемнадцать льняных и шесть посконных простыней, одиннадцать 
покрывал, включая то уже упомянутое покрывало из индийской тафты, и двенадцать 
подушек, в том числе шесть пуховых и шесть перьевых. А для своих кроватей он 
располагал девятью шерстяными одеялами, четыре из которых были синие, два белые,
 одно зеленое, одно желтое, одно красное, и кроме того, было одно одеяло из 
зеленой саржи, старое, но все еще годное к употреблению.
 Наиболее роскошным приобретением среднего «хозяина», каковым являлся Николя де 
Байе, были ковры для зимы: три ворсистых ковра, на одном из которых были 
изображены белые звезды, а другой, красный, был весь усеян желтыми звездами. 
Две стены его дома украшали гобелены, на одном из которых была изображена 
«история Беатрисы, дочери царя Тира», а на другом, поношенном, — страсти 
Христовы и Вознесение.
 Как всегда в средневековых инвентаризациях, перечисление предметов одежды 
вводит в заблуждение. Одежда тех времен начинает казаться вечной. Коль скоро ее 
хранили, то при инвентаризации непременно всегда все учитывали. Если старые 
одеяния никому не завещали, это означало, что их уже продали, и в конечном 
счете после чьей-нибудь смерти они всегда обнаруживались в каком-нибудь списке. 
Похоже, что имевший множество мантий, епанчей, плащей и капюшонов Николя де 
Байе давно уже не прикасался ко многим из предметов своей одежды, еще 
захламлявших его платяные шкафы. Что не мешало ему менять свой наряд в 
зависимости от сезона и дня. Так, для верховой езды он надевал просторный 
«суконник», а на ночь нечто вроде шлафрока. При этом учитывалось все:
  «…Фиолетовая епанча с беличьим мехом — 40 су. 
  Фиолетовая епанча, подбитая старым коричневым мехом с длинным ворсом, — 4 
ливра 16 су. 
  Короткая темно-зеленая епанча с черными перьями — 40 су. 
  Темно— фиолетовая епанча без подкладки -20 су. 
  Темно— зеленая епанча, подбитая старым беличьим мехом, — 6 ливров. 
  Темно— фиолетовая епанча, подбитая беличьим мехом, и капюшон с малым чепчиком,
 отороченным таким же мехом, — 8 ливров. 
  Фиолетовый чепрак, подбитый беличьим мехом, — 4 ливра 16 су. 
  Большая мантия брюссельского красного сукна с разрезами по бокам, подбитая 
беличьим мехом, и капюшон с подкладкой из такого же меха — 12 ливров. 
  Фиолетовая мантия без подкладки — 24 су.