является собственно хорами.



   О дева— мать, владычица земная,
   Царица неба, первая в раю,
   К твоим ногам смиренно припадаю:
   Пусть я грешна, прости рабу твою!
   Прими меня в избранников семью!
   Ведь доброта твоя, о мать святая,
   Так велика, что даже я питаю
   Надежду робкую тебя узреть
   Хоть издали! На это уповаю,
   И с верой сей мне жить и умереть  [13]  .





БОГОМАТЕРЬ

 По существу, молится здесь сам Вийон, прикрывшись фигурой старушки, чтобы 
никто не догадался, что у «сурового мужчины» нежное сердце. Молиться Богоматери,
 когда у тебя такое прошлое, как у мэтра Франсуа…
 Вера, которой наделяет мать ее непутевый сын, нередко доставлявший ей «слезы, 
горе и досаду», — это вера безыскусная, не лишенная живого чувства. В 
нескольких словах и в нескольких образах поэт запечатлел целый мир: тут и ад со 
своими рогатыми чертями, и рай с Богом и сопровождающими его святыми, и 
Богоматерь, «владычица земная», и она же в роли милосердной посредницы, 
помогающей добиться прощения всех грехов. Смиренная христианка не витийствует — 
ее безыскусная вера выражена в нескольких словах.
 Эта вера поддерживалась молитвой, молитвой, являвшейся прежде всего 
присутствием — в церкви, во время службы — и усиливавшейся в момент причастия, 
в момент приобщения к «святым дарам» во время мессы. Нельзя сказать с 
абсолютной уверенностью, насколько отчетливо ощущали Вийон и его мать связь 
между мессой и евхаристией. Святые дары делают праздник более торжественным, 
освящают его. Хотя, возможно, причастие и не было главным элементом духовной 
жизни славной женщины. Канонические молитвы — «форма причастия» — читались 
тихим голосом, а сборник молитв, вручавшийся грамотным верующим, воздвигал еще 
один невидимый барьер между прихожанами и текстом произносимой молитвы. Ведь 
никому же не придет в голову читать молитвы мессы в тот самый момент, когда 
священник отправляет службу у алтаря. Впрочем, от мирянина только того и 
требовалось — оставаться убежденным в том, в чем его стремились убедить, то 
есть что месса — это дело священников. Там было место и для чтения латинских 
текстов, и для молитвы про себя, но главным, самым существенным элементом мессы 
являлась проповедь с ее приложениями вроде объявлений для живых и поминаний для 
мертвых.
 От Бога старушку отделяла огромная дистанция. И в церкви она появлялась скорее 
редко, чем часто. К святым обращаться было несколько легче, чем к творцу, и вот 
— вслед за многими другими, в частности вслед за Жаном де Мёном, автором 
«Романа о Розе», — Вийон, помогающий родительнице молиться Богоматери, 
подбирает выражения, заимствованные из словаря феодально-вассальных отношений.
 Баллада обращена не к Матери: не к улыбающейся Матери, какой ее изображали в 
XIII веке, и не к страдающей Матери тяжелых времен, а к госпоже, к 
властительнице, к хозяйке. Поэт подбирает такие слова, которые воссоздают в 
сознании читателя картину ленного владения; обращаясь к Богоматери как к 
«владычице земной», он расширяет границы ее владений до границ всей земли, но 
лен все же остается леном. «Властительницей неба, властительницей земли» 
называл ее Жан де Мён. К «царице небес, мира госпоже» обращался Карл Орлеанский.
 Так что теология у Вийона осталась та же, что и у его предшественников. Да и 
как можно воплотить идею верховной власти иначе, чем то делает твой век?
 «Я ваш человек» — такую формулу употреблял вассал, когда, воздавая почести 
своему господину, вкладывал в его руки свои собственные сложенные вместе руки. 
Вот и Вийон тоже произносил устами старой прихожанки: «Скажи Христу — его рабой 
всегда покорною была…» Главное — иметь веру. А внутреннее наполнение веры не 
столь важно, и допускаются даже некоторые неточности, поскольку Вийон, например,
 может, отдавая дань язычеству, назвать Деву «великой богиней», а рай тем 
временем у него вдруг оказывается похожим на «адские болота», то есть на топи 
Стикса и Ахерона с угадывающимся силуэтом перевозчика Харона.
 Вера «убогой» и «простой» женщины не лишена цельности, и именно такую веру 
обретал Вийон, когда думал о матери; а могло быть и так, что о матери он 
вспоминал, когда обретал веру. Она, эта вера, отличалась от веры, изложенной 
языком теологических доктрин, причем поэт не усматривал никакого греха в том, 
чтобы говорить о Деве как о ровне Святой Троицы.



   Итак, да славятся вовеки
   Отец, и Сын, и Дух святой,
   И Та, в которой человеки