ростовщик.
 Есть там и женщины, которым отдают дань учтивости в последний раз. Неизвестно, 
был ли утонченный Марциал Овернский автором, создавшим «Приговор Любви», но 
существует и «Пляска смерти женщин», и это произведение как нельзя лучше 
говорит о глубоком смысле действа, отнюдь не кощунственного. Насмешка здесь — 
это суждение о человеческих ценностях, а гротеск — всего лишь барочное 
выражение чувственности, на которую Аристотель не оказывает более сдерживающего 
влияния. Герцогиня плачет оттого, что умирает в тридцать лет, а маленькая 
девочка откладывает в сторону куклу, веря, что у праздника будет продолжение.
 Строфы Вийона вписываются в традицию «Пляски смерти», и не только потому, что 
смерть повсюду вмешивается в жизнь. Смерть с косой ведет танец, и если 
Неизбежным было начало, то Неумолимым становится конец. Принижение веры, 
пожалуй, но также и возвышение человеческих ценностей. Судьба людей измеряется 
эталоном жизни, а не вечности. Равенство перед смертью заменяется равенством 
перед Судом Бога.
 На тимпанах XIII века изображен кортеж испуганных осужденных, но также и 
процессия избранников, ведомых к свету, в Авраамово царство. И тут поэта 
постигает разочарование, и в стихах появляются епископ и папа, школяр и 
торговец. «Пляска смерти» не знает деления на доброе семя и плевелы: ничто не 
отличает избранных и обреченных. Вийон может вновь повести свой кортеж, где 
царствует насмешливая иерархия танца.
 Первым идет папа — «как самый достойный сеньор», говорит Гийо Маршан. Потом 
очередь императора, вынужденного оставить знак императорской власти в форме 
золотого шара: «Оставить надо золотой, круглый плод!» Затем следует кардинал, 
за ним — король.
 И в заключение своего тщетного поиска людей, снискавших славу, Вийон задает 
вопрос: «Но где наш славный Шарлемань?»; в своей «Балладе на старофранцузском» 
он пытается соединить архаические выражения и устаревшие формы, чтобы отдать 
все на волю ветра, уносящего кортеж, более всего похожий на сатанинскую 
фарандолу. Черт (le «mauffe») тащит за ворот апостола — папу, императора и 
короля Франции, его — прежде других: «Ведь он во всем первый». Слуги папы, 
раздувшиеся, словно индюки, гонимы ветром, как и их хозяин, кардинал пляски. 
Папа титулуется не как обычно, а «слугою из слуг Бога», что старофранцузский не 
боялся часто переводить этим удивительным сочетанием: «служитель из служителей 
монсеньора Бога». Император же у Вийона погибает, сжимая в кулаке позлащенный 
шар — символ высшей власти. И далее говорится, как суетно и тщетно дело короля, 
строящего церкви и монастыри. Мощь и благочестие — ни к чему: их уносит ветер.



   А где апостолы святые
   С распятьями из янтарей?
   Тиары не спасли златые:
   За ворот шитых стихарей
   Унес их черт, как всех людей,
   Как мытари, гниют в гробах,
   По горло сыты жизнью сей, -
   Развеют ветры смертный прах!
   Где днесь величье Византии,
   Где мантии ее царей?
   Где все властители былые,
   Строители монастырей,
   Славнейшие из королей,
   О ком поют во всех церквах?
   Их нет, и не сыскать костей, -
   Развеют ветры смертный прах!  [187]  



 «Пляска смерти» Вийона — это все его «Завещание». Ее персонажи — люди из жизни 
Вийона, друзья и недруги под флером иронии.



   Я знаю: бедных и богатых,
   И дураков и мудрецов,
   Красавцев, карликов горбатых,
   Сеньоров щедрых и скупцов,
   Шутов, попов, еретиков,
   Дам знатных, служек из собора,
   Гуляк и шлюх из кабаков, -
   Всех смерть хватает без разбора!  [188]  



 Равенство перед Судом — это компенсация праведников. Равенство перед смертью — 
реванш бедняков. Вийона утешает, что не только он умрет, но и другие тоже, в 
том числе и богачи. На этот раз он был уверен, что у него одна судьба с 
сильными мира сего.