Да будешь ты благословенна,
   Небесной лилии росток,
   Дар Иисуса драгоценный,
   Мария, жалости исток,
   Спасение от всех тревог,
   Подмога и утеха сирым,
   Любви и милости залог,
   Что мирно правит нашим миром!



 И пусть Вийон, заимствуя у Вергилия образ, говорит о Золотом веке, за ним, 
вышедшим из тюрьмы, по пятам следует нищета. Радостный приезд принцессы Марии 
вновь вывел Вийона на большую дорогу, кошелек его пуст. Освобожденный из 
орлеанской тюрьмы в июле 1460 года, годом позже он вновь оказывается в тюрьме в 
Мён-сюр-Луар. Снова ему грозит виселица.
 Что же он совершил зимой, опять кражу? Урожай 1460 года был посредственным, 
одних только продавцов устраивали цены. Возможно, о нем просто вспомнили и 
решили наказать за старое. Неважно. Потом будут говорить о краже в ризнице. Что 
ж, пусть.
 На этот раз Вийон — пленник епископа. Мён — светское владение орлеанских 
епископов, а задняя часть окруженного рвом укрепленного замка, куда прелаты 
больше не ходят, — темница, лишенная какого бы то ни было очарования для 
человека, который скучал в деревне и насмешничал над пастухами и пастушками 
короля Рене. Он был бы рад теперь, если б мог предаться сну под дубом или под 
каким-нибудь цветущим деревом, которое сажают в мае, чтобы танцевать под ним. 
Отчаянная мольба о помощи, которую он обращает к своим друзьям, не носит больше 
— ведь это тюрьма — печати иронии, Вийон больше не верит в удачу.



   Я к вам взываю: сжальтесь надо мною
   Хотя бы вы, любимые друзья.
   Ни свежим майским древом, ни сосною
   Не осенен тот гнусный ров, где я
   Теперь гнию, судьбу свою кляня  [177]  .







 ГЛАВА XVII. Смерть, не будь такой беспощадной…




СМЕРТЬ

 Вийон и его современники не затрудняют себя тем, чтобы думать об 
общечеловеческой судьбе: смерть вездесуща, она расставляет вехи в семейной 
жизни, она элемент жизни общественной. Переступив порог детства, где смертность 
ужасающа, всякий взрослый считает себя удачливым, но его надежда на жизнь 
невелика. Сменяют друг друга эпидемии. Умирают от переохлаждения или от 
переедания. Дают себя знать последствия какой-нибудь раны. Человек XV века не 
перестает видеть смерть, свою и других людей.
 Много говорили о чуме в XIV веке, о временах черной чумы 1348 года и ее 
рецидивах. Теперь чума поутихла, а слово это произносят на все лады. Всякая 
эпидемия — чума. Но есть болезни, которые стоят черной чумы. К примеру, не 
перестает поражать людей оспа. В 1418 году она косила парижан: около пятидесяти 
тысяч человек умерло, из них в одной только больнице — пять тысяч. Она 
возвращается в 1422 году, а потом в 1433 году. Наконец, в 1438 году оспа уносит 
почти столько же, сколько в 1418-м, умирает и много аристократов, хотя они 
могут укрыться и бежать от заразы в свои замки или загородные дома. Среди 
умерших — шесть советников Суда, таких, как парижский епископ Жак дю Шателье, 
настолько высокомерный, что простолюдин не станет его оплакивать. Суды 
насчитывают лишь половину своего состава. Город парализован. Порт опустел. При 
похоронах не звонят больше колокола.
 Для объятого ужасом зеваки эпидемия означает мрачные кортежи, сменяющие друг 
друга, обреченные дома, рвы, разбросанные по округу, наспех сожженную одежду. 
Она означает также отправляемые обратно обозы с провизией, блокированные в 
порту, закрытые лавки. Это голод, и это безработица.
 Мелкий люд ест суп из травы, набивает себе желудок крапивой, сваренной без 
масла, а за украденный кусок хлеба грозит веревка.
 Кто плохо ест, плохо сопротивляется болезни. Парижскому буржуа приходится с 
горечью констатировать: «Эпидемия убивает, как назло, самых сильных и самых 
молодых». Будущее в опасности. Буржуа считает вполне естественным, что умирают 
старики и слабые.
 Беда возвращается в 1445 году. Франсуа де Монкорбье четырнадцать лет, и он