| |
Нет нужды говорить, что богатый наследник не станет корпеть над изготовлением
копий — а Вийону приходится это делать, и, кроме того, у бедного школяра нет
кольчуги, этой примитивной ячеистой одежды, за которую теперь, во времена
гибких доспехов, старьевщик не дал бы и десяти су.
Один мотив, как рефрен, вырывается из-под пера Вийона: все продается. За
усмешкой поэта видится некая навязчивая идея: у нищего школяра старьевщику есть
еще что взять. Книга, которую он завещает, называется «У Мопансе» — имя,
конечно, вымышленное, бессмыслица. Подштанники, завещанные Валле, есть «У
Трюмельеров», в таверне, что находится на Рынке; выбрал ее Вийон потому, что он
нашел тут рифму, и потому, что читатель, интересующийся устройством парижского
общества, будет чувствителен к ассонансу: Валле — близкий родственник богатого
советника Пьера де Тюийера, который в свою очередь породнился благодаря
женитьбе с известной династией финансистов Браков, Тюийеров, Трюмельеров; и
сведущий парижанин посмеется над Жанной де Мильер, даже если он хорошо знает,
что никакой содержатель таверны не примет в залог штаны от Франсуа Вийона. Как,
впрочем, и святые дары, оставленные монахом из «Игры в беседке»…
Эта двойная аллегорическая фигура заключает в себе все, что хочет выразить
Вийон: ему не остается даже того, что таверна взяла бы как плату за горшок
варева, а Валле может украшать свою подружку чепцом из кальсон, иначе говоря —
надеть на нее штаны наизнанку. И если Робер Валле ушел от своих старых друзей в
сомнительное будущее, то, значит, Жанна де Мильер здесь сыграла не последнюю
роль.
Игра продолжается, порой еще более упрощаясь. Сутенеру — три охапки сена. Не
имея других занятий, он найдет, как его использовать. Цирюльнику — «обрезки
волос». Сапожнику — «старые туфли». Бакалейщику — другую таверну, с громким
названием «Золотая ступка». А богатому меняле бедный школяр завещает алмаз,
которого у него, конечно, никогда не было.
Горечь достигает высшего накала, когда ее меньше всего ждешь, — когда Вийон
размышляет о более несчастных, чем он сам, людях. Завещая этим обездоленным
свои дары, Вийон клеймит не нравы общества. Его злые шутки — это разочарованные
слова человека, не верящего в добро. Завещание — не насмешка. Быть может, это —
покорность судьбе?
Затем приютам и больницам
Свою каморку я дарю,
А тем, кто в дым успел упиться, -
Под каждый глаз по фонарю:
Быть может, путь к монастырю
Отыщут хоть тогда бедняги,
Привыкшие встречать зарю
Кто в подворотне, кто в овраге… [152]
Вот что не радует пациентов в больнице и нищих под навесами: сквозняки — в
окнах, затянутых паутиной, а не плотным вощеным холстом, — и вдобавок они
получат синяк под глазом, дабы дрожать не только от холода. Здесь завещание —
отражение социального зла; это жестокий взгляд человека средневековья на самый
жалкий тип бродяги — на слепорожденного. Сочувствие испытывают к больным,
выздоравливают они или находятся при смерти. Но калек оно не касается. Сколько
их шатается, и настоящих, и притворщиков! Вот и повод для развлечения. В 1424
году парижане устроили удивительное состязание на обнесенной оградой площадке:
четверо слепых против сильного борова. Свинья предназначалась тому из слепых,
кто ее убьет. Успех не выпал никому: они с яростью исколошматили друг друга, к
большой радости праздношатающихся. Парижане еще долго говорили об этом.
Так пусть же сквозняки леденят хворого, и пусть осыпают оплеухами бродягу,
лишь бы было смешно, лишь бы увидеть, как им худо. Вийон здесь больше чем
сатирик. Это признание без прикрас: бедный писака, чья свеча гаснет от ветра,
выстуживающего его каморку, не щадит тех, у кого нет ни каморки, ни свечи. Так
он, сгущая краски, еще безжалостнее ополчается на нужду. Но он приглашает и нас
посмеяться вместе с ним. Вот типичная «острота» из злой пьесы мещанского
репертуара: слепцу повезло, он может экономить. Ложиться спать, например, не
зажигая свечи.
«Малое завещание» было бы неполным, если бы автор не высмеял показную
набожность. Святое дело — вывести на сцену лицемерие, жадность, разврат.
«Добывать себе на хлеб», сказали бы мы, но речь идет о звонкой монете.
Проповедовать «пятнадцать знамений», которые возвестят о Судном дне, и в то же
время зубоскалить, обеими руками загребать подношения, щупать девок — вот
какова картина. А девки — это меньшее из зол.
Затем, монахам-попрошайкам,
Монашкам-нищенкам с крестом,
Как богомольная хозяйка,
Дарю заплывшего жирком
Гуся и зайца с чесноком, -
Пускай нажрутся до отвала
|
|
