Гений Вийона заключался не в его мысли, которая шла, скорее, проторенными 
путями духовного конформизма и социального пессимизма, и не в весьма 
традиционном репертуаре проверенных клише и образов, наполненных символами и 
аллегориями, которые узнавались даже самыми непросвещенными из читателей. Его 
гений проявлялся в языке, в отточенных формулировках, в ритме фразы и в умении 
выбрать самое верное слово. Оригинальность других поэтов, обращавшихся к этой 
теме, состояла лишь в более или менее удачном добавлении новых имен к уже 
существующему перечню. Даже Дешан и тот не нашел ничего лучшего, как снабдить 
звучные имена определениями, благодаря чему имена перестали выглядеть простыми 
абстракциями.



   Где ныне Ангильберт-аббат,
   Где царь премудрый Соломон
   И врачеватель Гиппократ?
   Где дружный с музами Платон,
   И кроткий музыкант Орфей,
   Где математик Птолемей
   И узник Миноса Дедал?  [113]  



 Оригинальность Вийона обнаруживается и в сдержанной эмоциональности 
промелькнувшего образа, и в умении уравновесить драматизм ситуации насмешливым, 
заговорщическим подмигиванием читателю. Его гений заключался не в философии, 
которую, сидя на скамейках, вычитывали у Боэция, и не в избитом приеме напевных 
повторов. Он «в снегах былых времен», его гений.


МОРАЛЬ И МУДРОСТЬ

 Его приемы — это приемы лиризма, зарождавшегося вне схоластической философии. 
Подобно большинству стихотворцев его времени, Вийона безудержно влекло к 
устойчивым словосочетаниям и игре в «вопросы». Его факультетские учителя 
сводили все нюансы мысли к формулам, где «вопрос» предопределял следующий за 
ним ответ. Свидетельствуя о триумфе платоновской логики, «вопрос» стал формой 
как юридической, так и теологической речи. И естественно, он являлся одним из 
инструментов вийоновской аргументации. Жанна д'Арк оказалась жертвой семидесяти 
«статей», сведенных к двенадцати «предложениям», то есть к двенадцати 
упрощенным вопросам о ее вере и нравственности. Предложение — это синтез, как 
его понимала средневековая диалектика. Для юриста квинтэссенцией предложения 
была присловица: «Король Франции в своем королевстве император». Для теолога 
предложение было статьей догмы. «Оно восходит к Отцу и Сыну», — гласило 
подправленное Карлом Великим «Кредо».
 А для поэтов предложение было тождественно сентенции. И каждый из них играл в 
игру пословиц, народных поговорок, тщательно отделанных формул, выражавших 
целую — истинную либо поддельную — философию. Вийон достиг вершины в этом 
искусстве формулы.
 К такому искусству четкого определения поэт добавлял еще один рецепт, 
неведомый университетской схоластике: игру противоположностей. Некоторым для 
такой игры достаточно было трения, возникавшего между прилагательным и 
существительным. Вийону этот прием был знаком, но богатство фантазии позволяло 
ему превратить его в нечто выходящее за рамки простой антитезы. Мэтр куртуазной 
поэзии Ален Шартье нередко грешил банальностью сочетаний: «изменчивое 
постоянство», «подвижное стояние»… Вийон играл более тонко, и у него 
противопоставление рождалось из подтекста, ирония смягчала противоположности, а 
иногда вообще читателю приходилось добавлять нечто свое. Пьяницы пьют «из бочек 
и тыкв», а сам Вийон вслед за многими другими «смеется сквозь слезы». Воздав 
должное риторике, хотя и не злоупотребляя ею, он создал в «Балладе истин 
наизнанку» язвительную сатиру едва ли не на всю современную ему поэзию. Похоже, 
что шарж относился в первую очередь к Алену Шартье и другим известным Франсуа 
Вийону поэтам.



   Лентяй один не знает лени,
   На помощь только враг придет,
   И постоянство лишь в измене.
   Кто крепко спит, тот стережет,
   Дурак нам истину несет,
   Труды для нас — одна забава,
   Всего на свете горше мед,
   И лишь влюбленный мыслит здраво… [114] 



 Философия скептицизма, выраженная здесь, далеко не исчерпывается стремлением