| |
Опухшей рожею гордись…
Говоря о тех, кто изготовляет фальшивые монеты, Вийон имел в виду все общество.
Ну а самый большой обман — это, конечно, любовь.
Тем не менее и сам поэт отчаяния тоже порой становился жертвой этого обмана.
Он попадался в им же самим выявленные ловушки. Подобно Алену Шартье, подобно
Карлу Орлеанскому, подобно десяткам других поэтов, он обращал свои проклятья
смерти. Причем здесь Шартье даже превосходил Вийона своей запальчивостью. «Да
будешь Богом проклята!» — восклицал Шартье; «Я на тебя обижен», — говорил Вийон.
Парадокс заключается в том, что Вийон, излагая причины своей обиды,
заимствовал некоторые символы у куртуазной поэзии. Перед лицом смерти условное
искусство частично утрачивало свою условность, что не удивляло Вийона.
В других же случаях неприятие поэзии Алена Шартье доходило у него до того, что
он, отказываясь на время от реализма мстительной речи, вдруг начинал
пародировать стиль куртуазной поэзии. Вийон умел перевоплощаться. И делал это
шутки ради; например когда ему понадобилось упрекнуть изменившую ему любовницу:
Я ей поверил — и пропал,
Любовным пламенем объят,
Меня сразили наповал
Ее улыбка, стать и взгляд:
Недаром люди говорят,
Что белоногая кобылка
Лишь только с виду сущий клад [102] .
Конь с белыми ногами — это конь с хорошей статью, но выдыхающийся в бою. Белые
ноги — это символ фальши.
В другой раз, посвящая свою балладу «фальшивой красавице», которая обошлась
ему столь дорого, Вийон снова воспользовался торжественным стилем куртуазной
поэзии, словно уже само изображение обмана заставляло его музу прибегать к
языку условностей. Новая, не вийоновская тональность речи обличала как бы сама
по себе: куртуазная любовь — это одна из форм обмана.
Весна пройдет, угаснет сердца жар,
Иссохнет плоть и потускнеет взор.
Любимая, я буду тоже стар,
Любовь и тлен, — какой жестокий вздор!
Обоих нас ограбит время-вор,
На кой нам черт тогда бренчанье лир?
Ведь лишь весна струит потоки с гор.
Не погуби, спаси того, кто сир!
О принц влюбленных, добрый мой сеньор,
Пока не кончен жизни краткий пир,
Будь милосерд и рассуди наш спор!
Не погуби, спаси того, кто сир! [103]
Те же обороты почти естественно приходили на ум бывшему школяру и тогда, когда
у него возникла вдруг надежда получить субсидию от герцога Орлеанского или
когда он благодаря принцу-поэту вышел из тюрьмы. В подобные моменты он говорил
тем языком, какого от него ожидали.
В результате нарисованный им портрет Марии Орлеанской получился таким, каким
он получился бы у самого что ни на есть законченного придворного поэта.
Народа радость и отрада,
От зол ограда и защита,
Владыки царственное чадо
Единственное, в коем слито
Все, чем держава знаменита
От Хлодвига до наших дней,
Ты горней славою увита,
Чтоб ввек не расставаться с ней. [104]
Однако Вийон видел себя в изготовленном им самим зеркале. «В сердце печаль,
пустота в животе» — вот что словно барьером отделяло его от мира галантности. У
кого живот полон лишь «на треть», тот должен покинуть «любви тропинки». И в
прямом, и в переносном смысле. Тому заказан путь и к девушкам, и к элегиям.
|
|
