но нет сомнения в том, что Джон весьма активно увлекался и скачками, и картами.
 Но интересы молодого человека распространялись и на другие сферы человеческой 
деятельности: он стал членом драматического общества Оксфордского университета, 
популярного театрального кружка в Оксфорде; он и сам сочинял пьесы для своих 
друзей Сондерсонов – многочисленного семейства, отец которого Ланселот 
Сондерсон руководил подготовительной школой в Элстри. В Оксфорде он написал 
пьесу «Гуддирор» – пародию на «Руддигора» Гилберта и Салливена [11] – и сам 
играл в ней роль Спунера, эксцентричного и пользующегося дурной славой 
преподавателя в Нью-Колледже.
 Любительские театры играли важную роль в жизни провинции. Молодые Голсуорси и 
их друзья ставили спектакли; как раз участвуя в постановке «Касты» [12] , 
Голсуорси встретил Сибил Карлайл [13] , свою первую любовь. Какое-то время он 
относился к собственному увлечению несерьезно, расценив его как обычный флирт, 
лишь слегка волнующий кровь. Неоформившимся круглым почерком он пишет из 
Нью-Колледжа мисс Бланш Бакли:
 «Надеюсь, что искусство в Ваших краях расцветает, как лавровое дерево; меня же 
в данный момент волнуют только две вещи («Она» и «музы»), и это происходит уже 
давно – с тех пор, как я увидел Вас впервые (извините за еще одно банальное 
выражение)», – и подписывается следующим образом: «Ваш сегодня и навсегда Джон 
Голсуорси».
 Во время каникул, которые он проводил вместе с родными, преобладала более 
серьезная атмосфера. Лилиан и Мейбл Голсуорси превратились в интеллигентных, 
очень рассудительных девушек; родись они на пятьдесят лет позже, они бы, 
безусловно, стали выпускницами Гертона и Саммервилла [14] . Своих же 
современников эти юные интеллектуалки просто шокировали: «С самого начала мы 
нервничали в их присутствии, – пишет в своих мемуарах Агнесса Сондерсон. – Они 
были очень образованными и принадлежали к так называемой «богеме». Они носили 
огромные касторовые шляпы со страусовыми перьями, ниспадавшими им на плечи. Их 
крошечные фигурки укутаны в котиковые шубки, и все это было непривычным для нас.
 Говорили они полушепотом и были очень серьезными. Они блестяще владели своей 
речью и никогда не употребляли сленг». Но Сондерсоны очень отличались от 
Голсуорси; в этом большом семействе, насчитывавшем четырнадцать человек, царили 
свои порядки и обычаи. Молодые Голсуорси казались им чересчур благородными и 
хорошо воспитанными. Как вспоминает Агнесса Сондерсон, присутствие Голсуорси 
заставляло их чувствовать себя «неотесанными и неуклюжими», хотя позднее 
девушки из обеих семей стали близкими подругами.
 Возможно, по классическим канонам Лилиан и Мейбл красавицами не были, и все же 
они были необыкновенно привлекательными: «Лили была как бабочка – крошечная и 
очень нежная; вторая сестра, Мейбл, была похожа на Джона, но отличалась 
роскошными золотистыми волосами».
 До сих пор сохранилась фотография семьи, сделанная, судя по всему, летом 1888 
года. В центре сидит Джон Голсуорси-старший – в котелке, с огромной, как у Деда 
Мороча, бородой; рядом с ним жена Бланш – маленькая, изысканно одетая женщина, 
которая выглядит старше своего пятидесяти одного года. Подле них сгрудились 
младшие члены семьи, сидя или стоя в «небрежных» позах сзади старших. Среди них 
и Джон, интересный внешне, очень ухоженный, одетый необычно, даже вызывающе. 
Еще студентом он начал носить очки, которые, хотя и были необходимы для 
близорукого правого глаза, больше интересовали его как необходимая деталь 
облика, созданного им. Черты лица Голсуорси кажутся чересчур правильными. В 
двадцать лет он отпустил усы, которые придавали ему военный вид, особенно когда 
он напускал на себя излишнюю суровость. Но даже на этой фотографии заметна его 
неуверенность в себе, которая не позволяла ему близко сходиться с людьми, а 
если присмотреться внимательнее, можно увидеть грусть в глазах, чувствуется, 
что он настроен несколько критически к своей семье, которую впоследствии 
изобразит под фамилией Форсайтов. Лилиан и Мейбл – необыкновенно хорошенькие 
девушки. В лице Лилиан ощутима та же чувствительность и напряженность, что и в 
ее брате; в ней они даже более заметны, так как именно она первая восстала и 
нарушила те мелочные запреты, которые миссис Голсуорси пыталась навязать своим 
детям.
 Джон Голсуорси-старший всегда при возможности старался снять для своей семьи 
на лето загородный дом; к ним часто приезжали погостить друзья и родственники, 
и тогда устраивались пикники, экскурсии, ставились любительские спектакли или 
концерты. Но самым интересным были долгие беседы, во время которых Джек и 
Хьюберт, приезжавшие на каникулы, лучше узнавали своих сестер. Летом 1888 года 
Голсуорси снимали дом в Пертшире, в деревушке Далнабрек, который, судя по 
весьма подробному описанию в дневнике Лилиан, «был небольшим и очень просто 
обставленным». Тем не менее он оказался достаточно вместительным для тех 
увеселительных мероприятий, которые доставляли столько удовольствия всем их 
участникам. Молодые люди также ходили охотиться на куропаток, зайцев и кроликов.
 14 августа Джону исполнился 21 год. Специальных торжеств не устраивали: 
«мальчики, как обычно, поохотились», затем был пикник.
 Живо и проникновенно написанный дневник Лилиан дает яркую картину семейного 
уклада в доме Голсуорси. Он также позволяет глубже заглянуть в замечательную 
душу самой Лилиан, оказавшей столь значительное влияние на развитие Джона 
Голсуорси. «Именно она вносила духовное и интеллектуальное начало в обычную 
повседневную жизнь своих младших братьев и сестер, – писала о сестре Мейбл 
Голсуорси. – Она всегда была чем-нибудь занята – рисовала, читала, писала, 
занималась рукоделием, и в то же время она всегда умела найти интересную тему 
для беседы; когда мы были маленькими, она рассказывала нам сказки; она открыла 
нам глаза на многие прекрасные вещи, которые стоило увидеть, услышать или