Глава 20
 МАНАТОН И «БРАТСТВО»


 Самым счастливым местом для Голсуорси, безусловно, стал Уингстон, деревенский 
дом в Манатоне, что в Девоне, описанный в рассказе «Лютик и ночь», «прелестный 
уголок», расположенный в самом центре местности, из которой вышел его род. 
Уингстон был для него убежищем от бурной лондонской жизни; здесь он обретал 
покой и возможность размышлять и писать; его окружали поля, где Голсуорси мог 
гулять и кататься верхом; и, что самое главное, здесь он избавлялся от 
клаустрофобии, которая мучила его в городе. В Манатоне он чувствовал себя 
свободным и духовно, и физически.
 К несчастью, Ада не разделяла его любви к Уингстону. Она испытывала к нему 
некую сентиментальную привязанность – ведь сюда они приехали с Джоном на 
Рождество после смерти его отца, чтобы побыть вместе в первые дни их свободы, – 
но ее не устраивали ни его удаленность, ни климат. Условия жизни в Манатоне в 
те времена были достаточно примитивными, Аде не хватало городских удобств и 
развлечений; она здесь часто болела и скучала. Ей не терпелось вернуться в 
Лондон или отправиться за границу в поисках солнечного тепла и новых 
впечатлений.
 Манатон – небольшая деревушка на границе с Дартмуром, расположившаяся между 
Мортонхемпстедом и Бови-Трейси; в ней насчитывалось всего несколько домов, 
деревенская почта, лавка и характерный для тех времен трактирчик. Уингстон 
находился на окраине деревни, к нему вела узкая, обсаженная деревьями дорога, 
заканчивавшаяся у черного хода на заднем дворе; кухонная дверь была всегда 
открыта, через нее туда-сюда бегали дети хозяина, мистера Эндакотта, по двору 
носились собаки, гуляли цыплята, там стояли повозки и другое имущество хозяев. 
Но Голсуорси и их гости всего этого не видели. Когда они приезжали в Манатон, 
экипажи подвозили их прямо к парадному крыльцу; здесь везде были разбиты 
цветочные клумбы, подступавшие к веранде и застекленным дверям, украшавшим 
фасад дома. Эта его часть, принадлежавшая Голсуорси, была очень элегантной; 
трудно было даже представить себе, что здесь же, с тыльной стороны здания, 
вовсю бурлит деревенская жизнь.
 Голсуорси несколько раз приезжали в Уингстон в качестве «платных гостей» 
мистера Эндакотта и его жены, а теперь, начиная с весны 1908 года, они 
арендовали парадные комнаты дома, в то время как в остальной его части 
проживала хозяйская семья. Во время пребывания Голсуорси и их гостей миссис 
Эндакотт ухаживала за ними, а ее муж присматривал за их лошадьми.
 Внутреннее убранство дома описано Р. X. Моттрэмом; Голсуорси занимали две 
парадные комнаты с окнами на юг, выходившие на длинную веранду; одна из комнат 
служила столовой и одновременно кабинетом, где работал Джон; вторая была 
гостиной, где стояло новое пианино Ады – «маленький «Бехштейн», «опробованный» 
в Мортоне, а затем весной аккуратно доставленный сюда на телеге». Музыка была 
единственным ее утешением – «Джек пишет, я же бездельничаю, или печатаю, или 
пытаюсь играть на моем милом маленьком «Бехштейне», который доставляет нам 
такую радость».
 Судя по записям Ады, они приехали в Уингстон в начале апреля и провели там 
около трех месяцев, вернувшись в Лондон 20 июня. Для Голсуорси это был большой 
промежуток времени, когда он мог без перерыва работать над новым романом, 
получившим сначала название «Тени», но позже переименованным в «Братство». «Я 
слишком поглощен работой, чтобы писать еще и письма, – оправдывается он перед 
Эдвардом Гарнетом, которому долго не писал. – Но нам все же удалось насладиться 
весной и окрестными лугами. А в солнечные дни здесь просто великолепно».
 Ада была менее довольна их жизнью. В апреле она с завистью думает об отдыхе 
Моттрэмов на Луаре – «хочу шепнуть Вам на ушко, что для меня это совершенно не 
отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в 
местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!» В июне она радуется предстоящему 
отъезду в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и 
новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, 
впрочем, бывает нечасто... В субботу у нас был настоящий ураган, а в 
воскресенье рано утром к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой 
маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить 
нужно за малым».
 Немного печально, что Джону и Аде нужны были в жизни столь разные вещи: Ада 
была очень утонченной женщиной в своих вкусах, разговорах, манере одеваться; 
она блистала в атмосфере жизни высшего лондонского света. Ей нравилось все, что 
она могла там получить, – концерты, театры и более всего – само светское 
общество. Ведь чем знаменитее становился Джон, тем чаще их повсюду приглашали – 
от частных обедов до общественных мероприятий.
 Все, кто знал Аду, подтверждают, что в деревне она скучала, а иногда 
чувствовала себя и просто несчастной. Тем не менее через много лет после того, 
как они перестали ездить в Манатон, будучи уже вдовой, она с чувством 
ностальгии вспоминала его в своих мемуарах «Через горы и дальше». Возможно, 
время стерло из ее памяти суровый местный климат и скуку, в которой она 
признавалась в письмах Ральфу Моттрэму.
 «В Дартмуре у нас почти не было развлечений, и эти периоды покоя и свободы, 
нарушаемые лишь приездом тех гостей, которых не смущали бытовые неудобства, 
были очень по душе писателю. Длительные пешие прогулки и прогулки верхом, пение 
птиц, звуки, доносящиеся с фермы, живописная смена времен года и сопутствующие 
им события: рождение ягнят, стрижка овец, сенокос, сбор урожая, изготовление