критика и биографа. Жена Эдварда, Констанция, была переводчицей произведений 
Достоевского и других русских писателей, много сделавшая для того, чтобы 
познакомить англоязычный мир с русской литературой. Дэвид Гарнет считает, что 
его отец – Эдвард и дед – Ричард были «не от мира сего» и поэтому совершенно не 
занимались «проталкиванием» собственных произведений, но весьма способствовали 
расцвету талантов других писателей. «Призванием Эдварда было открытие таланта в 
неизвестных писателях. Но когда кто-нибудь из его протеже добивался успеха, 
Эдвард зачастую терял к нему интерес. «Гадких утят» он предпочитал «прекрасным 
лебедям»... Задачей его жизни было открывать таланты и бороться за их 
признание».
 Завтраки по вторникам в лондонском ресторане «Монблан» превращались в приемы 
Эдварда Гарнета для его литературных протеже. Здесь «собиралась элита городской 
интеллигенции; она завтракала и под председательством Эдварда Гарнета, который 
долгое время был литературным (так сказать, «нонконформистским») папой Лондона, 
обсуждала насущные социальные проблемы...»
 В этот период Джон был частым гостем в Кирне – доме Эдварда и Констанции 
Гарнет, прозванном Эдвардом «уголком Достоевского». Еще до этих визитов Джон 
был в восторге от переводов Тургенева, сделанных Констанцией, и вел с ней 
переписку по этому поводу, но, по словам Эдварда Гарнета, впервые к ним в дом 
Голсуорси привел Джозеф Конрад. Этот дом имеет свою необычную литературную 
историю. Унаследовав деньги от отца Констанции, Гарнеты решили построить себе 
загородный дом, расположенный, однако, неподалеку от Лондона, чтобы Эдвард мог 
ездить туда на работу. Они выбрали участок в Лимпсфилд-Чарте в Кенте – 
прекрасное, не испорченное цивилизацией место, к тому же поблизости от дома их 
друга Сиднея Оливье. Уединенное, укрытое со всех сторон от посторонних глаз 
лесом поле понравилось им обоим, и они построили Кирн по собственному проекту. 
В этом небольшом доме, спроектированном в форме буквы «L», с толстыми стенами и 
гигантскими каминами комнатки были очень маленькими, и в конечном итоге дом был 
несколько странным и неудобным. Тем не менее Гарнетов он устраивал: они были 
изолированы от местных жителей; в нем они могли работать и принимать своих 
друзей, и время от времени он становился своеобразным «литературным гетто». 
Одно время недалеко от них в коттедже «Грейси» жил Форд Медокс Форд со своей 
женой Элси; в жизни Форда наступил «деревенский период», он с важным видом 
разгуливал по окрестностям «в халате из грубой ткани и гамашах и разводил уток».
 Но главным для него, конечно, было находиться возле своего наставника и 
«средоточия событий».
 В таком окружении Голсуорси со своими изысканными манерами и холеной 
внешностью должен был чувствовать себя «белой вороной». Должно быть, он полагал,
 что Гарнет считает его несколько странным писателем, потому что сам Гарнет 
вспоминает, как во время их прощания после первого визита Голсуорси в Кирн-хаус 
«тот сказал с блеском в глазах: «Я не такой дурак, каким кажусь». Голсуорси 
очаровал и юного Дэвида Гарнета; большое впечатление на того произвели рассказы 
Голсуорси о гордом олене и краснокожем проводнике-индейце, и он тайно прозвал 
гостя Бегущим Лосем. Дэвид был также потрясен тем спокойствием, с которым 
Голсуорси в свой первый визит утихомирил кошку Гарнетов, пришедшую в ярость от 
того, что собака посмела проявить интерес к ее котятам: он вынес взбесившееся 
животное из дома с таким видом, будто «она ласково мурлыкала у него на руках в 
ответ на его ласку». Дэвид вспоминает еще один неприятный случай, когда та же 
собака Пупси где-то откопала и притащила в дом разлагавшуюся, всю покрытую 
червями воловью голову. Голсуорси даже не вздрогнул, хотя большинство 
присутствующих онемели от отвращения и зловония. Он спокойно взял лопату и 
кирку, отнес ужасный предмет в глубину сада, вырыл большую яму, закопал голову, 
вернулся в дом, тщательно вымыл руки и отряхнул колени носовым платком, 
смоченным одеколоном.
 Мелкие происшествия... Но как много они говорят о Голсуорси, его невозмутимом 
спокойствии при любых обстоятельствах и в то же время о его чрезмерной 
щепетильности. Они также объясняют, почему люди, столь отличающиеся от него по 
характеру и темпераменту, такие, как Конрад, Форд или Гарнет, любили его и 
восхищались этими, казалось бы, несовместимыми в одном человеке чертами.
 Отношения Гарнета с близкими ему писателями редко складывались счастливо. 
«Друг мой – враг мой», – пишет Форд Стенли Анвину, выражая мнение многих своих 
коллег. Отношения Голсуорси с Гарнетом не были исключением, наиболее ярким 
подтверждением тому служит письмо Голсуорси Гарнету по поводу романа «Патриций»,
 написанное в сентябре 1910 года, десять лет спустя после их первой встречи, из 
которого видно, что Гарнет так полностью и не преодолел первоначального 
неблагоприятного мнения о манере письма Голсуорси (сложившегося, когда Гарнет 
делал для Фишера Анвина внутреннюю рецензию на роман «Джослин»).
 «Я всегда чувствовал, что Вы ко мне немножко несправедливы, – с того самого 
дня, когда прочел кусок из Вашего отзыва на «Джослин» (который вообще не 
следовало мне посылать), о том, что из меня никогда не выйдет художника, что я 
всегда буду смотреть на жизнь как бы из окна фешенебельного клуба. И от книги к 
книге мне всегда казалось, что в глубине души Вы досадуете на то, что вынуждены 
все больше отходить от такой точки зрения, что Вы со своей крепкой, а в те годы 
еще более нерушимой верой в свою способность правильного суждения (которая у 
Вас очень сильна) раз и навсегда раскусили меня и не могли ошибиться. Я всегда 
чувствовал, что я глубже, более изменчив и, может быть, более широк, чем Вам 
кажется. Будучи от природы немногословен, я никогда этого не говорил, – но Вы, 
надеюсь, не рассердитесь, что теперь, впервые за десять лет, если не больше, я 
высказал то, что думаю. Да, я всегда чувствовал, что борюсь с известным 
предубеждением, которое укрепляется при каждом нашем свидании моей