Медосту — коров. Кремата или Кяуле Крюкас покровительствует свиньям — как 
Василий Кесарийский. Конским богам Флору и Лавру соответствуют Усиньш (ему 
приносят два хлебца, отчего ученые предполагают, что Усиньши — пара близнецов, 
вроде близких им индоарийских Ашвинов) и некий Хаурирари, что несколько 
созвучно именам Флора и Лавра,

Итак, можно сказать, ясно, что пантеон русской православной деревни — наследие 
язычества. Возникает другой вопрос — КАК он возник?

Здесь нам поможет не ретроспектива — следование за сообщениями источников про 
культ деревенских богов в прошлое. Скорее здесь уместен метод этнографических 
аналогий. У народов Поволжья и Прикамья вытеснение откровенного язычества 
двоеверием произошло не в далеком Средневекозье, как у восточных славян и 
балтов, а в Новое Время, на глазах этнографов. И тут вырисовываются весьма 
любопытные схождения.

Некогда родовые божки удмуртов, так называемые воршуды, почитались в виде 
идолов. Глиняные, деревянные, серебряные, даже вылепленные из теста, в виде 
людей или человекоподобных существ, в виде коней, быков, лебедей, деревянного, 
с железным клювом, гуся...

Вскоре, однако, эти идолы исчезли. В центре обрядов удмуртов-язычников оказался 
вместо них уже знакомый нам «тандем» фетиша (воршудного короба с почитаемыми 
предметами) и... православной иконы. Иконы («оброс», от русского «образ») 
хранились в домах жрецов-вцсясей, во время языческих обрядов торжественно 
выносились на святилище.

Ведь хранить идолов стало во время христианизации весьма небезопасно. Хранитель 
идолов тем самым изобличал себя как язычник. Подобное поведение означало — 
прямо напрашиваться на неприятности, из которых наименьшей, пожалуй, было то, 
что на упорствующего «идолопоклонника» перекладывали повинности, снятые с 
лояльных к новой вере соплеменников. О худших говорить нечего — было и битье 
кнутом, и вырванные ноздри, и колодки, и ссылки... прежние святыни частью 
истреблялись ретивыми проповедниками (один только священник П. Мышкин 
похвалялся уничтожением полусотни воршу -дов), частью припрятывались самими 
удмуртами — от греха. Вот и приходилось обходиться нейтральными на вид фетишами.
 Кто станет разбираться, что за берестяной короб с беличьим хвостом, щучьей 
головой и крылом тетерева стоит на полке в превратившейся в летнюю кухню 
домашней молельне-куа? И уж подавно благонадежно выглядели иконы. Между тем 
иконы эти, как уже было сказано, хранили зачастую не просто язычники, а жрецы!

Удмурты, конечно, не были чем-то особенным в смысле превращения христианских 
образов в предмет языческих обрядов. Известен случай, когда на капище 
западносибирского племени обреталась икона-складень с изображением Богоматери, 
Христа и Николая Угодника, заботливо укутанная в дорогие меха и щедро смазанная 
жиром и кровью. На вопрос, кто изображен на иконе, служители святилища без 
заминки ответили — соответственно, Добрый Шайтан, Великий Шайтан и Строгий 
Шайтан.

Наконец, еще один любопытный пример мы встречаем в другом конце света, у людей 
совершенно иной культуры, языка, расы. Африканские невольники в Америке также 
были лишены своих святынь. Естественно, набивавшие трюмы «черным деревом» 
работорговцы не предусматривали в переполненных тризмах места для идолов. Да и 
на новом месте изготавливать идолов было небезопасно. Хозяева, кто из 
христианского рвения, кто из страха перед злокозненной магией чернокожих, 
жестоко преследовали «идолопоклонство» своей живой собственности. Выход, к 
которому прибегли рабы, буквально повторяет тот, которым пользовались удмурты и,
 по всей видимости, средневековые русские язычники. Они почитали своих богов в 
образе католических святых и фетишей. Так, богиня моря Иеманжи чтилась в виде 
статуй Мадонны и/или морской раковины. Бог войны и железа Шанго — в виде статуй 
святой Варвары (атрибутом великомученицы был топор) и/или железного топора. В 
синкретических культах Латинской Америки (вуду, сантерийе и др.) такое 
почитание длится до сих пор.

В русских деревнях Средневековья, с уверенностью можно сказать, происходило то 
же самое, тем паче что с русскими язычниками церковные и светские власти 
церемонились много меньше — все-таки крещение удмуртов пришлось в основном на 
просвещенный XVIII век. Еще Федор Иоаннович восславлялся за истребление 
идолопоклонников. Что до более ранних эпох, то там и говорить нечего — по 
меткому и образному выражению И.Я. Фроянова, «христианство начинало свой путь в 
покоренных Киевом землях обрызганное кровью». Поэтому и проще, и безопаснее 
было молиться на новые образа-иконы. И как сибирские жрецы величали «Добрым 
Шайтаном» Богородицу, на икону которой ему молились, как негры-рабы называли 
«Дамбаллой» статуи святого Патрика, так и иконы «православных» крестьян 
обрастали чужим могуществом, чужими титулами, а соответственно, и чужим 
почитанием — «Куриных», «Конских», «Пчелиных» богов.

Таким образом, христианские иконы становились предметом языческого культа. 
Заметьте, что и англичанин, и русские церковники критиковали называние богами 
отнюдь не самих святых, но их икон. Только англичанин слегка перепутал причину