Волхова — соответственно Мойское и Мутная. Река Волхов получила имя в честь 
героя-предводителя пришельцев (впрочем, во времена колонизации, возможно, еще 
здравствующего вождя), а Ильмень, название которого слишком привычно объясняют 
из финно-угорских языков, скорее всего назван по реке Ильменау (приток Эльбы), 
протекавшей на ободритской прародине словен новгородских. Впрочем, более 
древняя форма этого названия — Илмерь — скорее соответствует 
раннесредневековому названию залива Зейдерзее — Илмер. Современная археология 
подтверждает догадку Костомарова — культура длинных курганов, связанная с 
происхождением кривичей, очень рано проникает на север Восточной Европы.

Таким образом, представляется вероятным видеть в Микуле героя кривичей, а в 
былине о его встрече с Вольтой — предание о столкновении на севере Восточной 
Европы двух колонизационных потоков, двух способов колонизации — общинной, 
земледельческой («отпахивание» земли Микулой) колонизации кривичей и дружинной, 
так сказать, прото-ушкуйничьей колонизации варяжских предков словен. При более 
раннем проникновении кривичей в эти края, с одной стороны, и политическом 
главенстве словен в сложившемся суперсоюзе племен — с другой, очень 
естественной видится доля иронии в адрес словенского героя-первопредка, 
сохранившаяся в былине. За встречей последовало объединение, союз для 
совместного, в частности, господства над «мужиками злыми, разбойными» из 
местных, преимущественно охотничьих, племен.

Приведенными тремя сюжетами роль словен ильменских в былинном эпосе не 
исчерпывается. Целый ряд образов и сюжетных ходов в былинах находит аналогии 
только у балтийских славян, откуда мог быть принесен в Восточную Европу лишь 
колонистами-словенами. Как мы говорили выше (часть II, гл. 3), Алеша Попович и 
Илья Муромец в ряде былин рассекают тело убитого в поединке противника на части 
и раскидывают по полю. Голову, насадив на копье, привозят на княжеский двор. Но 
именно так поступили ободриты с епископом Иоанном в XI веке, только голова на 
копье была внесена не на княжеский двор, а в храм языческого бога.

В былине о князе Борисе Романовиче, варианте былины про Данилу Ловчанина, на 
остров из «синего моря» выходит «зверь кабанище».

По преданиям балтийских славян, «если когда-нибудь им будут угрожать трудности 
жестокой... смуты, то из упомянутого озера (Толлензее. — Л. П.) выйдет большой 
вепрь с белоснежными клыками» (Титмар Мезербургский). Былина заканчивается 
кровавой битвой русского князя-богатыря с войсками, отправленными на него 
Владимиром.

Итак, мы видим, что внимательное рассмотрение былин и сопоставление их с 
преданиями, записанными в XV— XVII веках, а так же новейшими данными археологии,
 выявили ряд сюжетов, с высокой степенью вероятности восходящих к племенному 
эпосу ильменских словен. Следы балтийско-славянских легенд и обычаев в былинах 
киевского круга заставляют отнестись к ним с новым вниманием и, возможно, 
пересмотреть сложившуюся привязку этих сюжетов к времени и месту. Это 
обстоятельство заставляет обратить внимание на те земли, откуда пришли в 
Восточную Европу предки словен, а затем — варяги-русь. Последнее представляет 
особенный интерес. Ведь, с одной стороны, герои Киевского цикла единодушно 
определяют себя, как русских богатырей, свою землю, как русскую. А с другой — 
вспомним, что обычай охоты за головами, не упоминаемый историками у славян 
Восточной и Южной Европы, отмечен греками, как обычай русов (и латинскими 
источниками — у западных славян). Обычай ритуального воинского самоубийства, 
также ни разу не отмеченный у славян Восточной Европы, зафиксирован арабскими и 
греческими источниками у русов (и «Великой хроникой» у западных славян). 
Языческое погребение в былине воспроизводит описание Ибн Русте погребения русое 
(и находит параллель в погребениях Моравии). Облик князя Владимира в былине 
полностью совпадает с обликом царя русое у Ибн Фадлана. Более того, былины 
отразили и облик древних русов: в русских былинах есть любопытный эпизод. 
Добрыня Никитич после долгих скитаний возвращается в материнский дом, где его 
уже считают мертвым. Когда он называет себя, то слышит в ответ: 

		У молодого Добрыни Никитича были кудри желтые:
		В три-ряд вились вкруг верховища (макушки? — Л.П.)
		А у тебя, голь кабацкая, до плеч висят! 

Это напоминает нам о прическе древних русов — обритая борода (Федор Буслаев 
отмечает, что большинство былинных богатырей — безбородые) и чуб на макушке. 
«Три ряда», в которые завивались вокруг макушки — «верховища» кудри Добрыни, 
напоминают о чубах самых умелых запорожских бойцов-характерников, трижды 
оборачивавшихся вокруг головы (сообщение А.В. Журавлева, сотрудника 
Национальной Академии Государственного управления Украины). Запустившего себя, 
позволившего волосам отрасти Добрыню в буквальном смысле родная мать не узнала! 
В некоторых былинах Илья Муравлении перед тем, как отправиться на подвиги, 
рисует на ладонях «знаки» — не память ли это о татуировках, которыми покрывали 
свои руки русы, описанные Ибн Фадланом? Таким образом, если брачная тематика 
былин позволяет говорить о них, как об эпосе складывающегося племени, как то 
говорилось при рассмотрении взглядов В.Я. Проппа, И.Я. Фроянова и Ю.И. Юдина в 
первой главе, то древнейшие черты изображаемого ими быта и обычаев позволяют 
утверждать, что племенем этим были именно русы, в том смысле и качестве, когда