Убивает одного, но копье застревает в теле. Второй замахивается, но, увидев, 
что поднял руку на князя, отбрасывает оружие и падает ниц. «Столь велико 
почтение среди этого народа к людям, облеченным высоким саном», заключает 
хронист. Любопытно, что из всех черт священного правителя эта одна оставила 
какие-то следы в летописи: «Князь Мстислав Юрьевич проеха трижды сквозь полки 
Юрьевы и Ярославли... И прииде на него Александр Попович, и, имея меч наг, хотя 
разсещи его. Он же возопил, глаголя, яко аз есмь князь Мстислав. И рече ему 
Александр Попович: „Княже, ты не дерзай, но стой и смотри. Егда убо ты убиен 
будеши, и что суть иные, и камося им дети?“ Обращает на себя внимание появление 
в цитируемом отрывке Александра (Алеши?) Поповича (та самая Никоновская 
летопись). Не оказала ли влияния на летописный текст былинная идеология?

Но в целом такое отношение к князьям для средневековой Руси X—XII вв. 
нехарактерно. Князья водили дружины в бой, сражались и зачастую — гибли.

Двор князя также священен. Характерно, что герои былин практически никогда не 
убивают врагов на княжеском дворе. Алеша Попович запрещает своему парубку 
отвечать на нападение Тугарина, метнувшего в них нож, и «кровавить палаты 
белокаменные», вызывая противника «в поле». Туда же, «в поле», отвозит Илья 
Муромец для расправы плененного Соловья-разбойника. Точно так же священен был 
княжеский двор для язычников-поморян, всякий вступивший на него был 
неприкосновенен. Сходно относились балтийские славяне к своим святилищам, и 
«место, где расположен храм, не позволяют осквернить кровью даже во времена 
войны». Оттого, как и двор поморянского князя, святилища часто становились 
укрытием для тех, кому угрожала смертельная опасность.

Итак, былинная фигура князя Владимира весьма архаична. Его власть основана на 
происхождении от племенного героя-прародителя, он — священный, «Солнечный» 
царь-жрец, узник своего жреческого сана, прикованный к обрядовому «Центру» 
племенных земель. Он — муж женского воплощения Земли-Власти-Волости. Его 
функции — быть ее супругом и распределять на ритуальных пирах магический, 
священный напиток, воплощение удачи и благодати. Военными же делами Киева 
заведует не Владимир, который воинских функций вообще не имеет, а Илья 
Муравлении — тот самый «заместитель» Ибн Фадлана. Именно он «командует войском 
и нападает на врагов» — былинных «татар». В ряде былин именно он отправляет 
богатырей за данью в покоренные страны. Более того, говорится» что 

		Не Владимир служобки наметывает.
		Наметывает старой казак Илья Муромец. 

Бросается в глаза, что образ «царя» русов у Ибн Фадлана практически совпадает с 
нарисованным былинами образом Владимира Красно Солнышко. Не менее очевидно и то,
 что даже для эпохи Ибн Фадлана этот образ чересчур архаичен. Современник 
арабского путешественника, Игорь Рюрикович, самым активным образом участвовал в 
боевых походах — что отмечают не только летописцы, творившие веком позже его 
смерти, но и современники-иноземцы (Лев Диакон, Лиутпранд), — и, как показывает 
история его гибели, отнюдь не считался у подданных-славян неприкосновенным. Два 
эти обстоятельства наводят на мысль, что Ибн Фадлан просто слышал от русов их 
эпические песни — те самые, что легли в основу былин. Таким образом, архаичный 
образ сакрального правителя, опутанного сложной сетью табу и магических 
представлений, служит датирующим признаком, позволяющим отодвинуть зарождение 
русского эпоса во времена, далеко предшествующие не только его летописному 
тезке, уже третье столетие безо всяких оснований почитающимся его прототипом, 
но и деду этого тезки, Игорю Рюриковичу.

Вернемся, однако, к выводу о том, что Ибн Фадлан мог слышать былины — или, если 
угодно, «протобылины» — от русов в середине X века. Вкупе с удивительным 
сходством описания погребения руса у Ибн Русте и похорон Потыка с женой в 
былине, вплоть до такой, скорее все же эпической по происхождению детали, как 
погребение живой жены покойного, вывод этот заставляет согласиться с уже 
цитировавшимися словами Р.С. Липец: «К концу X века уже существовала богатая 
эпическая традиция. Еще при Игоре и Олеге, а возможно, и в IX веке эпические 
сказания уже заняли свое место в культурной жизни Руси». Очевидно, что былины, 
записанные в XIX—XX веках, достаточно точно повторяли те эпические сказания X 
века, что послужили источником арабским путешественникам и географам. Итак, 
если изучение дохристианских черт в былинах приводит нас к выводу о 
необходимости датировать возникновение былинного эпоса временами до крещения 
Руси в 988 году, то явное влияние уже сложившихся и уже архаичных для того 
периода эпических песен на арабских авторов середины X столетия позволяют 
уверенно говорить о еще более глубоких корнях русских былин.

Однако этот ответ, во-первых, чересчур общий. Да, глубокие корни — но насколько 
именно глубокие? Какая конкретно эпоха породила русские былины, какие 
исторические условия — социальные, этнические, географические, наконец? Вопрос 
отнюдь не праздный. Ибо датирующие признаки былин увели нас слишком глубоко в 
прошлое. В X веке, во времена Ибн Фадлана и Ибн Русте, русь еще была очень 
молодым народом. Достаточно сказать, что Игорь Рюрикович был вторым 
представителем династии, с основателем которой связывается появление русов в 
Восточной Европе, основание Русской державы. Он же является первым русским 
князем Киева на Днепре. Сам Киев на Днепре, как и другие восточноевропейские