Царь же незыблем и тверд, как утес в бушующем море,
   Словно в море утес, когда он средь растущего гула
   Всей громадой своей отражает бешеный натиск
   Воющих волн, а вокруг громыхают скалы и камни
   590 В пене седой, и с боков отрываются травы морские.
   Но, уж не в силах сломить слепую волю сограждан
   (Все совершалось в тот миг по манию гневной Юноны),
   Царь, взывая к богам и к пустому небу, воскликнул:
   "Рок одолел нас, увы! За собой нас вихрь увлекает!
   595 Сами заплатите вы своей святотатственной кровью,
   О злополучные! Ждет и тебя, о Турн, за нечестье
   Горькая казнь, и поздно богам принесешь ты обеты.
   Мне ж уготован покой, но, хоть гавань открыта для старца,
   Мирной кончины и я лишился". Вымолвив, смолк он
   600 И, запершись во дворце, бразды правленья оставил.
 
   Есть обычай один в Гесперийском Лации; прежде
   Свято его блюли города альбанцев, а ныне
   Рим державный блюдет, начиная Марсовы брани,
   Гетам ли он готовит войну и плачевную участь,
   605 В грозный идет ли поход на гиркан, арабов иль индов,
   Шлет ли войска навстречу заре, чтоб значки легионов
   Римских отнять у парфян.[768] Почитают все как святыню
   Двери двойные войны,[769] перед Марсом яростным в страхе;
   На сто засовов они из железа и меди надежно
   610 Заперты, и ни на миг не отходит бдительный Янус.
   Но коль в сенате отцы порешат, что война неизбежна,
   Консул тогда, облачен по-габински надетою тогой[770]
   И квиринальским плащом,[771] отворяет скрипучие створы,
   Граждан на битву зовет, и за ним идут они следом,
   615 В хриплые трубы трубят, одобренье свое изъявляя.
   Должен был бы Латин, объявляя войну энеадам,
   Мрачную дверь отворить, соблюдая тот же обычай, —
   Но погнушался отец совершить обряд ненавистный,
   Скрылся во мраке дворца, роковых не коснувшись запоров.
   620 Тут слетела с небес царица богов и толкнула
   Створы своею рукой; неподатливый шип повернулся,[772]
   Прочный сломался засов – и двери войны распахнулись.
 
   Мирный и тихий досель, поднялся весь край Авзонийский.
   В пешем строю выходят одни, другие взметают
   625 Пыль полетом коней, и каждый ищет оружье.
   Тот натирает свой щит и блестящие легкие стрелы
   Салом, а этот вострит топор на камне точильном,
   Радуют всех войсковые значки и трубные звуки.
   Звон наковален стоит в пяти городах: обновляют
   630 Копья, доспехи, мечи в Крустумерии, в Тибуре гордом,
   В Ардее, в стенах Антемн башненосных и в мощной Атине.[773]
   Тела прикрытье – щиты – плетут из ивовых прутьев,
   Полый куется шлем и надежный панцирь из меди,
   Мягкие гнутся листы серебра для блестящих поножей.
   635 Больше ни серп не в чести, ни плуг: пропала к орудьям
   Мирным любовь; лишь наследственный меч накаляется в горне.
   Трубы ревут, идет по руке дощечка с паролем.[774]
   Шлем со стены снимает один, другой запрягает
   Бьющих копытом коней, или верный меч надевает,
   640 Или кольчугу, из трех золотых сплетенную нитей.
 
   Настежь, богини, теперь отворите врата Геликона,[775]
   Песнь о царях, что на бой поднялись, и о ратях начните,
   Песнь о мужах, что цвели в благодатной земле Италийской
   В давние эти века, о сраженьях, в стране запылавших.
   645 Сами вы помните все и поведать можете, девы,
   Нам, до которых едва дуновенье молвы долетело.
 
   Первым выстроил рать и на бой из Тирренского края
   Враг надменный богов, суровый вышел Мезенций.
   Юный сын его Лавз был рядом с ним; красотою
   650 Только Турн, лаврентский герой, его превзошел бы.
   Лавз, укротитель коней и лесных зверей победитель,
   Тысячу вел за собой – но вотще! – мужей агиллинских;
   Был он достоин иметь не такого вождя, как Мезенций,
   Лучшего также отца – не Мезенция – был бы достоин.
 
   655 Следом летел по лугам в колеснице, пальму стяжавшей,
   Гордый победой коней прекрасного сын Геркулеса,
   Столь же прекрасный и сам, Авентин; в честь отца он украсил
   Щит свой сотнею змей – оплетенной гадами гидрой.
   Рея-жрица его средь лесов на холме Авентинском[776]
   660 Тайно на свет родила, сочетавшись – смертная – с богом,