И Энкеладом[562] Молву, как преданья гласят, породила,
   180 Ног быстротой ее наделив и резвостью крыльев.
   Сколько перьев на ней, чудовищной, страшной, огромной,
   Столько же глаз из-под них глядят неусыпно и столько ж
   Чутких ушей у нее, языков и уст говорливых.
   С шумом летает Молва меж землей и небом во мраке
   185 Ночи, и сладостный сон никогда ей век не смежает;
   Днем, словно стражник, сидит на верхушке кровли высокой
   Или на башне она, города устрашая большие,
   Алчна до кривды и лжи, но подчас вестница правды.
   Разные толки в те дни средь народов она рассыпала,
   190 Радостно быль наравне с небылицей всем возвещая:
   Будто явился Эней, рожденный от крови троянской,
   Принят Дидоной он был и ложа ее удостоен;
   Долгую зиму теперь они проводят в распутстве,
   Царства свои позабыв в плену у страсти постыдной.
   195 Людям вложила в уста богиня гнусная эти
   Речи везде и к Ярбе-царю направила путь свой,
   Вестью душу ему зажгла и гнев распалила.
 
   Царь был нимфой рожден и Аммоном[563] в стране гарамантов;
   Сто святилищ Отцу огромных в царстве обширном,
   200 Сто он воздвиг алтарей и возжег огонь негасимый,
   Стражу бессменную к ним приставил и жертвенной кровью
   Почву вкруг них утучнил и цветами украсил пороги.
   Царь в исступленье души, оскорбленный горькой молвою,
   Перед лицом великих богов к алтарям припадая,
   205 Руки к небу воздев, горячо молил громовержца:
   "О всемогущий Отец, тебе возлияния мавры
   Влагой Ленея творят, на ложах пестрых пируя.
   Видишь ли ты? Иль молний твоих мы напрасно страшимся?
   Иль вслепую огни сверкают в небе, пугая
   210 Души людей, и впустую гремят раскаты, Юпитер?
   Женщина, в наших краях блуждавшая, город ничтожный,
   Нам заплатив, создала: уступил я ей берег под пашню,
   Я указал ей, где жить, – а она потом отказалась
   В брак со мною вступить и власть вручила Энею
   215 В царстве своем! Этот новый Парис с полумужеской свитой,
   Митрой фригийской прикрыв умащенные кудри,[564] владеет
   Тем, что похитил у нас! Так зачем дары в изобилье
   В храмы твои мы несем и мечтою тешимся тщетной?"
 
   Этой горячей мольбе алтарь обнявшего сына
   220 Внял всемогущий и взор устремил на чертоги царицы
   И на любовников двух, о доброй славе забывших.
   Тотчас Меркурию он такое дает повеленье:
   "Сын мой, ступай, Зефиров зови и к владыке дарданцев
   Ты на крыльях слети: он теперь в Карфагене тирийском
   225 Медлит, забыв об иных городах, судьбой ему данных, —
   Все, что скажу я, ему отнеси ты с ветром проворным:
   Мать, за сына моля, не это нам обещала
   И не затем два раза его спасала от греков, —
   Но чтоб Италией он, вековую державу зачавшей,
   230 Правил средь грома боев и от крови Тевкра высокой
   Род произвел и весь мир своим подчинил бы законам.
   Если ж его самого не прельщает подвигов слава,
   Если трудами хвалу он себе снискать не желает, —
   Вправе ли сына лишить он твердынь грядущего Рима?
   235 Что он задумал? Зачем средь враждебного племени медлит?
   Разве о внуках своих, о Лавиния пашнях не помнит?
   Пусть отплывает! Вот все, что от нас ему возвестишь ты!"
 
   Так он молвил, и сын, готовый исполнить немедля
   Волю отца, золотые надел сандалии тотчас
   240 (Крылья на них высоко над землей и над гладью морскою
   Носят повсюду его с быстротой дуновения ветра);
   После взял он свой жезл, которым из Орка выводит
   Тени бледные бог иль низводит их в Тартар угрюмый,[565]
   В сон погружает людей и спящим глаза отверзает.
   245 Вот средь клубящихся туч полетел он, жезлом погоняя
   Ветры; пред ним крутые бока и темя Атланта:
   Небо суровый Атлант головой подпирает могучей,[566]
   Черные тучи ему кедроносное темя венчают,
   Ветер и дождь его бьют; покрывает широкие плечи
   250 Снег пеленой; с подбородка бегут, бушуя, потоки,
   Вечным скована льдом, борода колючая стынет.
   В воздухе замер над ним, на оба крыла опираясь,
   Бог Килленский на миг, – и вновь, встрепенувшись всем телом,
   К морю ринулся; так над водой и над берегом низко
   255 Птица морская кружит близ богатых рыбой утесов.