– Кто же будет кормить тебя, Самэбито, когда я умру? – печально спросил он.
Как только Самэбито понял, что его добрый господин умирает, он всхлипнул и 
принялся плакать. Он плакал большими кровавыми слезами, но как только слезы 
касались пола, то превращались в сверкающие рубины.
Тотаро, увидев эти драгоценные слезы, вскрикнул от радости и с той минуты снова 
вернулся к жизни.
– Теперь я буду жить! Я буду жить! – кричал он в восторге. – Мой добрый друг, 
ты сполна отплатил мне за хлеб и кров, что я тебе предоставил. Твои чудесные 
слезы сделали меня несказанно счастливым.
Тогда Самэбито перестал плакать и вежливо попросил своего господина объяснить 
ему причину столь быстрого выздоровления.
Тотаро рассказал Человеку-Акуле о своей любви и о свадебном даре, который 
потребовало семейство Таманы.
– Я думал, – прибавил Тотаро, – что мне никогда не удастся собрать десять тысяч 
драгоценных камней, и эта мысль привела меня на грань смерти. Теперь твои слезы 
превратились в рубины, и с их помощью девушка станет моей женой.
Тотаро с нетерпением принялся пересчитывать рубины.
– Не хватает! Не хватает! – разочарованно воскликнул он. – О, Самэбито, будь 
добр, поплачь еще немного!
Эти слова рассердили Самэбито.
– Ты что думаешь, будто я могу плакать просто так, как женщина? – спросил он. – 
Мои слезы идут от сердца. Они – выражение искренней и глубокой печали. Я не 
могу больше плакать, потому что ты выздоровел. Сейчас время для радости и 
веселья, а не для слез.
– Если я не соберу десять тысяч драгоценных камней, я не смогу жениться на 
прекрасной Тамане, – сказал Тотаро. – Что же мне делать? Плачь, плачь, мой 
добрый друг!
Самэбито был добрым существом. Помолчав, он сказал:
– Сегодня я уже не смогу лить слезы. Давай завтра пойдем на длинный мост в Сэта 
и возьмем с собой побольше вина и рыбы. Может быть, если я сяду на мосту и 
стану смотреть в сторону Дворца Дракона, то, вспомнив о своем потерянном доме и 
желая вернуться туда, я снова смогу заплакать.
Следующим утром они отправились на мост в Сэта, и после того, как Самэбито 
изрядно выпил вина, он стал смотреть в сторону Дворца Дракона. Его глаза сразу 
же наполнились кровавыми слезами, и, падая на мост, слезы опять превращались в 
рубины. Тотаро, не слишком обращая внимание на горе своего друга, поспешно 
собирал драгоценности, и, наконец, у него оказалось десять тысяч сверкающих 
драгоценных камней.
В этот момент они услышали чудесную музыку, и из глубин вод поднялся Дворец, 
похожий на облако и расцвеченный всеми красками заката! Самэбито вскрикнул от 
радости и, вскочив на перила моста, сказал:
– Прощай, мой господин! Повелители-Драконы зовут меня!
С этими словами он прыгнул с моста и снова вернулся к себе домой.
Тотаро не стал терять время даром и отнес ларец с десятью тысячами рубинов 
родителям Таманы, а когда пришел сезон свадеб, женился на их прекрасной дочери.



ЗАПИСКИ О ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ

Японской поэзии присуще самобытное очарование. В давние времена одной из 
характерных черт японской поэзии было почти полное отсутствие влияний извне. 
Китай, у которого она столь много заимствовала в других областях, не исключение.
 В книге по сравнительной поэзии Япония заняла бы одно из первых мест.
Легче описать то, чем не является японская поэзия, чем то, что она представляет 
собой в действительности. Начнем с того, что не существует японского эпоса, 
такого как «Илиада», «Калевала» и «Махабхарата» (индийский эпос), а название 
«нага-ута» («длинная песня») вводит нас в заблуждение, поскольку в 
действительности длинных японских стихотворений не существует. Философия, 
религия, сатира не являются темами для японского поэта; он даже заходит столь 
далеко, что считает, будто война – неподходящая тема для стихотворения.

Танка и хайку

В чем же тогда очарование и чудо японского Пегаса? Истинный гений нашел 
воплощение в танка – стихотворениях из пяти строк и тридцати одного слога. Во 
многих отношениях танка демонстрирует гораздо большее ограничение поэтических 
средств, чем английский сонет, и многословным европейским поэтам неплохо было 
бы попрактиковаться в поэтической форме, где на первом месте умолчание и 
недосказанность, а основным выразительным средством служит намек. Удивительно, 
что музыка стиха и настроение вполне умещаются в столь лаконичной форме. Танка 
– это определенно краткая форма, но она зачастую предполагает с навязчивой 
настойчивостью, что поэтический отрывок в действительности не имеет конца: 
воображение «подхватывает» его и продолжает в тысячах новых строк. Танка такая 
же неотъемлемая черта Японии, как и гора Фудзи. Все это невозможно понять, если 
не предположить, что японский поэт должен, по существу, обладать утонченным 
природным чутьем художника. В нем поэзия и живопись неразделимы. Японский поэт 
должен уметь передать всего в пяти строках метким языком те идеи, которые он 
желает выразить. То, что это ему успешно удается, не вызывает сомнений. Такие 
короткие стихи на удивление сродни японской культуре, поскольку японцы так