хозяюшку: коли вдоль улицы пройдет, всю подолом заметет; малые ребятишки 
встречают, поленьями кидают. Не надо покупать ни дров, ни лучины; живу себе без 
кручины.




№425
[270]


Уродился я ни мал, ни велик — всего-то с игольное ушко, не то с приворотную 
надолбу. Пошел я в лес, самое дремучее дерево рубить — крапиву. Раз тяпнул — 
дерево качается, в другой тяпнул — ничего не слышно, в третий тяпнул — выскочил 
кусок мне, добру мо?лодцу, в лобок. Тут я, добрый мо?лодец, трои сутки 
пролежал; никто меня не знал, не видал, только знала-видала меня рогатая 
скотина — таракан да жужелица. Встал я, добрый мо?лодец, отряхнулся, на все 
четыре стороны оглянулся, побрел по берегу, по берегу все не нашему. Стоит река 
— вся из молока, берега из киселя. Вот я, добрый мо?лодец, киселя наелся, 
молока нахлебался... Пошел я по берегу, по берегу все не нашему; стоит церковь 
— из пирогов складена, оладьями повершена, блином накрыта. Вступил я на паперть,
 вижу двери — калачом двери заперты, кишкою бараньей задернуты. Тут я, добрый 
мо?лодец, догадался, калач переломил да съел, кишку собакам отдал. Вошел я в 
церковь, в ней все не по-нашему: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа 
пряничные. Выскочил поп толоконный лоб, присел — я его и съел. Пошел я по 
берегу, по берегу все не нашему: ходит тут бык печеный, в боку нож точеный. 
Кому надо закусить, изволь резать да кроить.




№426
[271]



Я встал поутру, обувался на босу ногу, топор надевал, трои лыжи под пояс 
подтыкал, дубинкою подпоясался, кушаком подпирался. Шел я не путем, не дорогой; 
подле лыков горы драл; увидел на утке озеро, топор в ее шиб
[272]
— недошиб, другим шиб — перешиб, третьим шиб — попало, да мимо; утка-то 
скулубалась
[273]
, озеро-то улетело. И пошел я в чисто поле, увидел: под дубом корова бабу доит. 
Я говорю: «Тетенька, маменька, дай мне-ка полтора молока пресного ста?вца
[274]
». Она меня послала в незнамую деревню, в небывалую избу. Я пошел и пришел: 
квашня бабу месит. Я говорю: «Тетенька, маменька, дай мне-ка теста». Она 
выхватила из мутовки квашню: хлысь по зубам. Я бежать. Вышел на улку; тут лайка 
собачит
[275]
на меня; мне-ка чем оборониться? Я увидел: на санях дорога, выхватил из 
оглобель сани, хлысь лайке по зубам и пошел домой да с горя спать повалился.





№427
[276]


Бывали-живали старик да старушка. У старика, у старушки был сын Иван. Жили они 
ни много, ни мало; старик помер, а сын вырос. Старуха напряла два мотка. В то 
самое времечко занадобилось Ивану ехать на ярмарку; стал проситься у матери: «Я 
поеду, мати, на ярмарку; стану торговать, из карманов воровать; наторгую много 
денег и буду богат!» — «Что ты, дитятко! — говорит ему мать. — Этак ведь 
неладно». — «Небось, ладно будет!» Взял он у старухи мотки прядены, приехал на 
ярмарку и начал торговать; продал на десять рублев да украл девяносто — стало 
всех денег сто рублев. Накупил себе пряников да меду, сел на воз и поехал домой.
 Едет — не едет, всё пряники в мед макает да в рот пихает. Попался ему на 
дороге барин: скачет на лихой четверне. Увидал барин Ивана, остановился и 
говорит ему: «Что ты, мужичок, больно роскошно кушаешь? Кажись бы, пряники 
можно и так есть; а ты еще в мед макаешь!» — «Как же мне роскошно не есть! — 
отвечает Иван барину. — Ездил я в торг торговать, выторговал десять да украл 
девяносто рублев; а с тебя хоть бы двести взять». — «А ну, ухитрись!» — 
«Давай-ка, барин, уговор положим: коли ты мне молвишь: «врешь!» — с тебя двести 
рублев; а коли удержишься — делай со мной, что сам знаешь». — «Ладно!» — 
говорит барин.
Вот ударили они по рукам, и начал Иван сказку сказывать: «Был я у отца с