сделаем уговор; кто поперечить станет — у того из спины ремень». — «Ладно!» Вот 
и начал дурак:
«Было нас, дедушка, три брата, поехали мы траву косить, приезжаем — хвать: нет 
ни одной косы, дома забыли! Что делать, чем косить? Только мы догадливы были, 
давай косить дугами; махали-махали, три стога наметали. Стали домой ворочаться: 
едем мимо лесу и слышим крик-гам великий. Что такое? Медведь со шмелем дерется. 
Шмель кричит: «Мне пособите!» Медведь кричит: «Мне пособите!» Как тут быть, 
кому пособить? Если шмелю, так он вырвется да улетит. Пособили медведю; убили 
шмеля и надавили вощин семь лощин, а меду с сенную копну набрали. Из тех вощин 
я слепил себе кобылку да три года на ней ездил. Раз как-то поехал я на зеленя; 
еду, ничего не ведаю, глядь назад — половины лошади нет: на передке сижу, а 
задок по зеленям бегает. Я ловил его, ловил, насилу поймал; взял да лычком обе 
половины сшил да еще три года ездил.
В некое время случилось мне ехать возле озера: на том озере утка гнездо свила. 
Я сейчас вырубил три полена: одно — липовое, другое — лутоховое, а третье — с 
чего лыки дерут; одним бросил — недошвырнул, другим бросил — перешвырнул, а 
третьим как раз в утку угодил; утка полетела, а я, дедушка, гнездо потащил, 
полну лодку яиц навалил: в целый год не съесть! Захотелось мне напиться; влез я 
в озеро по самую глотку, а почерпнуть воды нечем; вот я снял с головы череп да 
тем и напился. Оглянулся назад: лошадь моя далеко ушла; побежал за нею, да 
череп и позабыл. Пока изловил я лошадь, тем временем череп уплыл; прилетела 
утка, нанесла в нем яичек и вывела деток. Захватил я все гнездо; череп на себя 
надел, а птиц зажарил да поел.
Еду после того по? лесу; мужик на дубу горох молотит: гороховина наземь валится,
 а горох по сучкам садится. Полез я, дедушка, горох собирать, сижу на дереве, 
собираю, ничего не знаю. А дуб рос-рос, до небес дорос. Взлез я на небеса 
посмотреть-посудить, что там деется. Только у нашего попа завистные глаза: взял 
он этот дуб срубил, к себе на двор стащил. Как быть? Спасибо, там коровы 
дешевы: телушка по мушке, за быка слепня дают. Вот я целый кошель мух наловил 
да телушек накупил; стал их резать, кожи драть, ремни вязать. Зацепил ремень за 
край неба и давай вниз спускаться; спускался-спускался: гляжу — ремень-то весь, 
а до земли далеко: коли прянуть — убьешься! На мое счастье мужик овес веял: я 
все мякину ловил да веревку вил. Только та веревка оборвалась; я упал, чуть не 
убился, на тот свет провалился; видел там всех покойников: как мой-то батюшка 
на твоем дедушке воду возит...» — «Что ты, дурак! Будто и правда?» — перебил 
старик. Дурак тотчас его повалил, вырезал из спины ремень, взял огню и 
воротился к братьям: «Вот вам огонь, варите-ка кашу!»




№423
[266]


Жил я с дедушкой, а батька мой тогда еще не родился: по тому са?мому, как 
начался свет, — было мне семь лет. Жили мы куда богато! Был у нас большой дом 
из одного кирпичика; глазом не окинешь, а взглянуть не на что; светом обгорожен,
 небом покрыт. Лошадей было много: шесть кошек езжалых, двенадцать котов 
стоялых; один жеребец бойкий — кот сибирский был на цепь прикован возле печки к 
столбу. Земли у нас с дедом было видимо-невидимо: пол да лавки сами засевали, а 
печь да полати внаймы отдавали. Родилось хлеба много; стали убирать — девать 
некуда. Дед был умен, а я догадлив; склали скирду на печном столбу; велика 
скирда — глазом не окинешь, хоть взглянуть не на что! И завелись в ней мыши, 
стали хлеб точить; жеребец наш бойкий — кот сибирский прыг на столб — мышей не 
изловил, скирду в лохань уронил. Дед голосом завыл, а я заголосил: «Чем теперь 
кормиться-то будем?» Только дед был умен, а я догадлив; вытащили хлеб из лохани,
 пересушили и обмолотили.
Время было к празднику, стали мы солод готовить да пиво варить; как в ложке 
затерли, в корце развели — вышло пива с целую бочку. Что гостей-то к нам 
привалило — и в дом и на двор, по улице пройтить нельзя от народу! Дед выставил 
бочку с пивом, принес большущий ковш и давай всех поить-угощать. Стали к нему 
гости подходить; а дед был очень прост — всякому по полному ковшу: как кому 
поднесет, да за волосы потрясет, да четвертным поленом по затылку оплетет, так 
и с ног долой! Сколько тут пьяных набралось — по двору, по улице как шмели 
ползают! Перепоили мы с дедом всю деревню, да так перепоили — который и 
проспится, так опохмелиться не хочет; а пива все-таки осталось немало — целую 
неделю мы с дедом пили, насилу выпили.
После того смотрю я — дров в дому ни полена, а топить надобно. Была у нас 
лошадь серая: упряжь чудесная, да запрячь не во что. «Ступай, — говорит мне 
дедушка, — запрягай лошадь, поезжай в лес за дровами». Я надел кафтанишко 
худенький, заткнул топор за пояс, сел верхом и поехал в путь. Еду рысью скорою, 
а топор тяп да ляп, и перерубил мою лошадь пополам. Оглянулся назад — ан на 
одном передке еду: задок далеко отстал. Я кликать, я звать — прибежал задок. 
Что долго думать, составил обе половинки, смазал глиною, дал шпоры под бока — и 
откуда прыть взялась! Приехал в лес, нарубил дров, наклал большущий воз и 
привязал веревкою за хвост. Как крикну — лошадь сгоряча хватила, по уши в грязь 
угодила. Я за дедом; тот был умен, а я догадлив; взялись оба за хвост и ну 
тянуть; тащили-тащили, да шкуру долой и стащили! Дед голосом завыл, я заголосил.
 Не на чем было ехать; приходим домой и горюем. Только глядь в окно, а лошадь